— Как прикажете, ваше сиятельство, — хмуро ответил Маликульмульк.
— Чего надулся? Я боюсь, он частному приставу все расскажет, а веры к здешней Управе благочиния у меня нет. Куплена она — от полицмейстера до последнего мальчишки на побегушках. Сами докопаемся, понял?
Это было самое страшное, что могло случиться: княгиня вздумала сама вести расследование.
— Понял, ваше сиятельство. Только до обеда время еще есть, я пойду со двора ненадолго. На Сарайной улице есть музыкальная лавка, покажу хозяину, герру Мирбаху, эту канифоль. Может, чего скажет…
— Ступай. Да не задерживайся.
Однако новогодние сюрпризы на этом не кончились. Когда Маликульмульк, уже в шубе и шапке, собрался уходить, откуда ни возьмись явилась Тараторка. Вид у нее был сосредоточенный и отчаянный.
— Иван Андреич, пойдемте со мной. Это совсем быстро. Нет, вы немного отстаньте… Пусть думают, что я сама по себе, вы — сами по себе.
Она привела Маликульмулька в сводчатые сени, где начиналась лестница, ведущая в башню Святого духа.
— Ты что-то разведала? — заранее радуясь новым сведениям, спросил Маликульмульк.
— Нет… Иван Андреич, поцелуйте меня.
— Что?..
— Поцелуйте. Это же нетрудно! Я должна знать, что это такое… а то боюсь и сама не знаю, чего боюсь… А она-то знает!..
— Ни к чему тебе это, — быстро ответил Маликульмульк. — Совершенно ни к чему.
— Иван Андреич! Мне ж больше попросить некого! Она-то целоваться знает! А мне как быть?.. А он видит, что я совсем бестолковая, и вот… шутит, и все!.. А целоваться — так с ней!..
Дверь из сеней вела прямо в Северный двор, и Маликульмульк, не сказав ни единого слова, спасся бегством.
— Я в этом городе торгую инструментами, нотами и всем, что сопутствует музыке, уже сорок лет, пусть господин не сомневается! — гордо сказал герр Мирбах. — Такой канифоли в последнее время я в Ригу не привозил. Это точно. Вы принесли очень хорошую свежую канифоль, но куплена она не у меня. А у меня берет вся Рига, ко мне приезжают из Мариенбурга, из Митавы, даже из Вольмара!
— Вы можете сказать, сколько ей месяцев? — спросил Маликульмульк. Он, разумеется, не первый год канифолил свой смычок, но никогда не запоминал времени покупки и не увязывал усыхание этого вещества с какими-то определенными сроками. Если кусок сыплется и потерял прозрачность — нужно идти в лавку за новым.
— Я бы сказал, что сварена эта канифоль месяца полтора-два назад. А как господину понравилась та американская канифоль, что я дал ему на пробу? Он ею уже пользовался?
— Нет, герр Мирбах. Для этого нужно очистить хорошенько смычок, а я все никак не соберусь. Так что же?
— Канифоль — немецкая, сомнений нет. Достаточно видеть этот благородный цвет, цвет темного янтаря. Впрочем, в Риге бывает иногда человек, который берет у меня ноты, а не канифоль, ему ее присылают откуда-то из Саксонии. Может статься, этот кусок привез он. Где вы его нашли?
— Во дворе Рижского замка.
— Очень странно…
— Герр Мирбах, как звать того человека? Может статься, он был приглашен на прием к их сиятельствам. Если так — я бы вернул ему пропажу.
— Я бы очень удивился, узнав, что его сиятельство приглашает в гости заезжего курляндского барона, пусть даже по здешним меркам очень богатого. Очевидно, канифоль потерял другой музыкант. Неужто кто-то из рижан стал ее выписывать, утратив доверие ко мне и к моей лавке?! Это позор для меня, понимаете ли вы? Позор! Это — знак, что я продаю скверную канифоль, знак, что и другие мои товары могут быть скверного качества!
Старенький герр Мирбах совсем разволновался и схватился за сердце.
— Позор, позор, — повторял он, пока Маликульмульк усаживал его на табурет, выдернутый из-под стопки футляров. — Вы приезжий, вам не понять. А в Риге важна репутация. Я сорок лет потратил на то, чтобы приобрести репутацию… я старый человек… это — все, что у меня есть…
Маликульмульк уж не знал, как быть — нести Мирбаха на руках в аптеку Слона, что ли? Но тут низкая дверь отворилась, в лавку залетело ледяное крыло метелицы, миллион крошечных острых снежинок, а за ними следом возник фон Димшиц, которого Маликульмульк не сразу признал из-за нахлобученной на лоб шапки.
— Это невероятная удача, — сказал шулер. — Я уж не знал, как вас искать. В замок идти смертельно не хотелось. Вы говорили, что часто заглядываете в аптеку Слона — я даже приготовил записку, чтобы оставить для вас. Но решил попытать счастья… Это называется — чутье.
— Герру Мирбаху плохо, — не здороваясь, ответил Маликульмульк. — Что нужно делать, когда болит сердце?
— Не двигаться, — сразу ответил фон Димшиц, отыскивая на безвольной старческой руке пульс. — Пусть посидит, ему станет легче. Погодите, у меня есть с собой тертый олений рог, это средство от всех болезней. Герр Мирбах, если позволите, я возьму стакан воды.
— Да, да… — сказал старичок. А Маликульмульк вздохнул — не дожить бы до того дня, когда придется таскать с собой целую аптеку. Он догадывался, что нельзя безнаказанно столько есть, да еще в самых немыслимых сочетаниях, и толстеть в полном соответствии с поговоркой: замесили на дрожжах — не удержишь на вожжах. Но, словно назло здравому смыслу, воевал с собственным желудком варварскими средствами: стоило тому взбунтоваться против избытка тяжелой пищи, как хозяин усмирял эту пугачевщину двойной порцией, и самое забавное — по сей день оставался жив.
Шулер принес из задних комнат стакан кипяченой воды, выпоил Мирбаху подозрительную мутную бурду и велел, немного придя в себя, закрыть лавку и лечь на диван. Старичок жил с незамужней сестрой, которая ушла к соседке, фон Димшиц предложил Маликульмульку дождаться этой сестры.
— Да, конечно, дождемся, — отвечал Маликульмульк, немного успокоившись. Всякий раз, как при нем кто-то страдал от раны, подагры или даже от обычного расстройства желудка, он чувствовал себя неловко — стыдился своего мощного тела, неподвластного хворобам.
Фон Димшиц стал листать ноты.
— У вас есть одно отличное качество, герр Крылов, — сказал он. — Вы умеете соблюдать спокойствие. Я наблюдал вас во время той драки — вы орудовали, как поселянин, что вилами мечет стог, без суеты, полагаясь лишь на свою силу, и не произнесли ни единого слова.
— Это упрек? — спросил Маликульмульк. — Но как я, по-вашему, должен был поступить? Брискорн — гарнизонный офицер, я также на службе его величества. Мне нужно было просто глядеть, как его спускают с лестницы?
— Отчего ж упрек? Спокойствие — отменное качество, я сам его в себе с трудом воспитал… Теоретически я должен был к вам присоединиться, поскольку привел вас в дом и в какой-то мере был за вас в ответе…
— Выходит, все-таки упрек. Ну, простите, что поставил вас в неловкое положение, — буркнув это, Маликульмульк отвернулся.