– Ничего подобного, – возразила она. – Не говори таких вещей. Если ты имеешь в виду свою мать и эту кошмарную Селесту, что ж, отлично, ты разочаровал их тем, что оказался намного разумнее, чем они ожидали, и не купился на их безжалостный мир с его всепоглощающими амбициями и тошнотворным самопожертвованием. Разочаровал их? Вот и прекрасно!
– Хм-м-м… – чуть слышно протянул он. – Никогда прежде не слышал от тебя таких речей.
– Ну, я же теперь не несчастная Красная Шапочка, верно? – рассмеялась она. – Серьезно, они же не знают, что ты собой представляешь. А я знаю, и твой отец знает, и Феликс знает, и меня ты не разочаровываешь. Ты любишь меня. Ты любишь меня, какой я была, и боишься утратить того человека. Такие вещи не разочаровывают.
– Мне кажется, что должны.
– Ты же обо всем знал только теоретически, – ответила она. – То, что ты можешь поделиться Даром со мною, что, хотя ты и выжил, я все же могу умереть. Даже не теория, а догадки. Так уж получилось. У тебя все произошло слишком быстро.
– Это правда, – согласился он.
– Послушай, я не жду от тебя ничего такого, чего ты не можешь дать, – сказала она. – Только позволь мне. Позволь мне присоединиться к вам, даже если мы с тобой и не сможем потом быть любовниками. Позволь мне это, позволь мне обрести то же свойство, которое есть у тебя, у Феликса, у Тибо, у…
– Ну, конечно, да. Неужели ты думаешь, что кто-то позволит мне остановить тебя? И неужели тебе хоть на минуту показалось, что я так поступлю? Лаура!
– Ройбен, вряд ли найдется хоть один мужчина, который не испытывал бы чувства собственника по отношению к любимой женщине, который не желал бы распоряжаться и своим отношением к ней, и по своей воле открывать ей доступ к себе самому и к своему миру.
– Лаура, я все это знаю…
– Ройбен, ты не можешь равнодушно относиться к тому, что они мне дали Хризму, не спросив твоего согласия, что они приняли решение насчет меня и вместе со мною, совершенно не рассматривая при этом меня как часть тебя. И свое решение я принимала точно так же.
– Так и должно было быть, Госпо…
Он осекся.
– Мне не нравится то, что я узнаю о себе, – сказал он. – Но тут дело касается жизни и смерти, и решать можешь только ты. И, кстати, неужели ты думаешь, что я выдержал бы, если бы они отнеслись к тебе как к моей собственности, и согласился бы решать за тебя?
– Нет, я так не думаю. Но чувства не всегда подчиняются разуму.
– Как бы там ни было, я люблю тебя, – сказал он. – И приму твое изменение. И любить тебя после него буду не меньше, чем люблю сейчас. Может быть, мои чувства и не очень прислушиваются к разуму. Но им прямо и недвусмысленно приказываю.
Она рассмеялась. И он против воли присоединился к ней.
– А теперь рассказывай. Почему ты здесь одна, если изменение может произойти в любой момент?
– Я не одна, – сказала она. – Сейчас здесь Тибо. Он появился еще засветло. Он на улице, ждет, пока ты уедешь. Он будет со мною каждую ночь, пока все не разрешится.
– Ну а почему бы тебе сейчас не поехать домой? – спросил он.
Она ничего не ответила. Лишь отвела взгляд, как будто прислушивалась к звукам леса.
– Давай вернемся вместе. Соберем вещи и уедем отсюда.
– Ты очень решительный, – негромко сказала она. – Но я хочу покончить с этим делом здесь. Ты ведь сам знаешь, что так будет лучше для нас обоих.
На это он не мог возразить. Не мог не признаться себе, что до ужаса боится, что ее преображение может начаться прямо сейчас, когда они сидят здесь. Он даже мысли об этом не мог перенести.
– С Тибо ты в надежных руках, – сказал он.
– Конечно, – ответила она.
– Если бы это оказался Франк, я растерзал бы его голыми когтями.
Она улыбнулась, но ничего не возразила.
Он ведет себя смешно, да? В конце концов, разве Дар – когда бы он ни получил его, – не придал Тибо неиссякаемых сил и энергии? Какая на самом деле разница между этими двумя? Один похож на пожилого ученого, а второй – на Дон Жуана. Однако они оба полноценные морфенкинды, и это факт. И все же Тибо наделен благородством старости, а Фрэнк навсегда остался таким, каким был. Тут Ройбена ошарашило: она ведь навсегда останется такой же прекрасной, как сейчас, а он, он сам, никогда не постареет, не станет выглядеть или казаться старше, чем сейчас, – никогда не станет мудрым и беззащитным человеком вроде собственного отца. Он обретет ту юность, которой Китс наделил свою греческую вазу.
Как он мог упустить такое из виду и что оно должно означать для нее и может означать для него? Как получилось, что его не трансформировало само это открытие, это тайное знание. Да, она была права: для него все это чистая теория.
А она – знала. Она всегда целиком и полностью знала суть этого. Она пыталась и его заставить осознать это, а когда это наконец случилось, ему стало еще сильнее стыдно за свой страх перед ожидающей ее переменой.
Он поднялся и направился в спальню. У него кружилась голова, его чуть ли не клонило в сон. Дождь совсем разошелся и громко стучал по крыше. Ройбену не терпелось двинуться в дорогу, помчаться сквозь тьму на север.
– Не будь здесь Тибо, я обязательно остался бы, – сказал он, переодеваясь в свое, поспешно застегивая рубашку и натягивая куртку.
Потом он повернулся к ней; к его глазам подступили слезы.
– Ты вернешься домой, как только сможешь, – утвердительно сказал он.
Она обхватила его руками за шею, и он обнял ее так крепко, насколько хватило смелости, зарылся лицом в ее волосы, снова и снова целовал ее мягкие щеки.
– Я люблю тебя, Лаура, – сказал он. – Люблю всем сердцем. Всей душой. Я молодой и глупый и не все еще понимаю, но я люблю тебя и хочу, чтобы ты вернулась домой. Не знаю, что я могу предложить тебе такого, чего не могут другие, тем более что они сильнее, красивее, несравненно опытнее…
– Перестань. – Она прикоснулась пальцами к его губам. – Ты моя любовь, – прошептала она. – Моя единственная любовь.
Он вышел в заднюю дверь, по ступенькам спустился под дождь. Неподалеку непроницаемой стеной тьмы возвышался лес; лишь мокрая трава блестела в свете, падавшем из дома. Дождь обжигал Ройбена, и он сразу возненавидел его.
– Ройбен, – сказала ему в спину Лаура. Она стояла на крыльце, точно так же, как и в первый раз. Рядом с нею на скамейке стояла старомодная, в стиле Дикого Запада, керосиновая лампа, но она не была зажжена, и он мог разглядеть лишь абрис лица.
– Что случилось?
Она спустилась по лесенке под дождь.
Он не удержался и снова обнял ее.
– Ройбен, эта ночь… Ты должен понять. Мне все равно, что случится со мною. Совершенно все равно.
– Я знаю.