К вечеру рота Вольхина довольно неплохо окопалась – взводные опорные пункты были готовы. Он сам обошел все окопчики, с тоской думая, что слишком велик участок, пехоту они еще отобьют, а если танки – на полчаса, не больше. Он знал, что в полку осталось всего три орудия. Гранаты и бутылки у них были, но очень мало, и комбат ничего не обещал. Ночь прошла спокойно, впереди, правда, изредка раздавались танковые выстрелы, иногда стучали пулеметы, но чувствовалось, что немцы еще далеко. Вольхин даже поспал часа два, а на рассвете, еще раз обойдя свои окопчики, перекинувшись со взводными по паре фраз, решил все же послать разведку к хутору, что лежал перед его позициями километрах в трех.
– Давай я пойду, командир, – предложил его политрук, Павлик Бельков, высокий и плечистый парень с уверенными и отчаянными глазами.
В роту Вольхина Бельков был назначен после Милославичей, а в полку был со дня формирования, и вообще едва ли не единственный политрук оставался из тех, кто выехал на фронт в составе полка. Вольхин сразу понял, что политрук предпочитает показывать примером, чем слова говорить, это и хорошо, но рисковать то и дело надо и не надо – это ему не нравилось. Как-то Вольхин ему даже сказал, что лучше бы он политработой занимался, чем то и дело в разведку лазить по своей инициативе. «А это тоже политработа, командир, или, думаешь, мне только боевые листки выпускать да газеты читать? Тем более где их взять, да и в мирное время они мне надоели». – «А напорешься?» – «Нет, командир, если я после Сожа жив остался, то судьба мне до победы».
– Нет, Павлик, не ходи. На хуторе, чувствую, немцы. А ты нам нужен и здесь. Лучше давай пошлем из пополнения, пусть на живых фашистов посмотрят.
Вольхин приказал Фролову дать пятерых из пополнения, один из них оказался тот самый комбайнер Беляев, и лично поставил им задачу.
Разведчики, взяв винтовки наперевес, быстро пошли к хутору и скоро растворились в утреннем тумане.
Вольхин съел без аппетита полкотелка сухой каши и посмотрел на часы: «Восемь тридцать… Немцы тоже позавтракали. Если они точно на хуторе, то скоро надо ждать…»
Разведчики не возвращались более двух часов, и это начало беспокоить. «Что-то очень долго, – думал Вольхин, – не надо было посылать этого комбайнера. В пехоту он, конечно, угодил по ошибке, сидеть бы ему сейчас в танке. Ухлопают парня напрасно».
Со стороны хутора донеслось несколько выстрелов из танковых пушек, а вскоре показались и три танка, а перед ними метрах в пятистах бежали пятеро его разведчиков.
«Ну вот, так и знал – танки… Сейчас начнется…» – чувствуя холодок в душе, подумал Вольхин.
Минут через пятнадцать к позициям его роты вышли десять танков. До окопов оставалось не больше двухсот метров, когда они вдруг остановились, держа линию. «Заметили, сейчас рванут, – с тоской подумал Вольхин. Но танки стояли. Стреляли с места, но стояли. – Ждут – есть ли у нас артиллерия? Раньше были смелее».
Минут через десять один танк, переваливаясь на буграх и лязгая гусеницами, осторожно пополз к окопам. Возле него разорвалось несколько гранат, но танк шел, периодически стреляя из пулемета.
«Вот гад, что делает!» – смотрел Вольхин на танк. Бронированная машина утюжила окоп за окопом. На броне его хлопком разорвалась граната, но танк продолжал ползти. Раздавив несколько окопов, он резко развернулся и на скорости ушел к своим, на линию машин.
«Сейчас пойдут все, – обреченно подумал Вольхин. – Поняли, что ничего у нас нет, можно давить». Он доложил обстановку комбату, в душе надеясь услышать, что он посылает ему орудие, но услышал только требовательное и грозное: «Держаться!»
– Но ты смотри, командир, – услышал Вольхин голос своего политрука Белькова, – ни один из наших из окопов не выскочил.
– Вот сейчас как все танки пойдут, что будем делать? Ждать, пока передавят всю роту? Пять гранат бросили, и ни одна не попала!
Но танки все еще стояли. Пять минут, десять. Изредка стреляя, но так и не двигаясь с места.
«Ничего не понимаю. Чего же ждут? Боятся? Но кого им тут бояться?» – недоумевал Вольхин.
Когда капитану Шапошникову доложили, что атака противника началась, двумя группами танков по десять машин в каждой, он немедленно позвонил в штаб дивизии. У аппарата был майор Кустов, новый начальник оперативного отделения штаба, мужчина энергичный и веселый, так что Шапошников с первого же дня знакомства почувствовал к нему симпатию и они быстро стали приятелями.
– Алексей Федорович! – кричал в трубку аппарата Шапошников. – Танки пошли, двадцать машин. Подбрось огоньку, а то не отобьемся. У меня всего три орудия, ты знаешь, да и те без прицелов, стреляем, как при Иване Грозном…
– А ты выведи их на прямую наводку и расстреливай эти танки, – спокойно ответил Кустов.
«Ну и арап!» – удивился Шапошников.
– За Десной тяжелый артполк, попросил бы хотя бы два залпа!
– Да ты что, это только с разрешения командующего артиллерией армии! У них и снарядов-то всего на полчаса! А у меня откуда возьмутся орудия? Все у вас!
Шапошников положил трубку. «Что же делать? Танки, конечно, пойдут кулаком, а у меня пять километров фронта. Чего стоит смять роту, полчаса – и в городе».
– Меркулов! – позвал он начальника артиллерии полка. – Берите два орудия Терещенко от Калько и немедленно на позиции седьмой роты. Галопом!
К десяти танкам, что стояли против роты Вольхина, вскоре подошли еще десять, подъехали несколько автомашин с пехотой.
«Вот чего они ждали! – понял Вольхин. – Ну, теперь нам конец…» Бойцы его роты, тускло поблескивая касками, ждали идущие на них танки. Казалось, что даже чувствовалось, как напряглись в ожидании боя его люди.
«Если хотя бы один побежит, то, как цепная реакция, не устоять… Хотя все равно передавят…» В столь безнадежном положении Вольхин с начала войны, пожалуй, еще не бывал. Если бы только пехота, а тут еще двадцать танков. «А вот вроде бы не все на меня, машин пять повернули на соседа», – чуть успокоился Вольхин.
Танки открыли огонь с коротких остановок. Затрещали автоматы пехотинцев. Из окопов ответили из винтовок. Потом включились и два станковых пулемета. Несколько танков быстро переехали окопы, но потом сразу три из них, словно споткнувшись обо что-то, встали. Один закрутился, разматывая гусеницу, с брони другого потек огонь – кто-то ловко угодил бутылкой с бензином. Третий не горел, но стоял, тоже, видимо, подбитый.
Еще несколько танков, выпустив струи огня, отчего на траве образовались черные проплешины метров по десять, крутились на окопах. Вольхин видел, как вспыхнул расчет станкового пулемета, люди катались по земле, пытаясь сбить пламя. «Живьем сгорели!» – ужаснулся Вольхин. Еще кто-то, как живой факел, бежал с диким криком.
Вольхин то и дело поглядывал на часы, будто атака должна была продолжаться какое-то определенное время. «Всего пять минут!» Танков пять-шесть все-таки стояли, остальные давили гусеницами окопы и, бессильный чем-либо помочь, Вольхин только зло кусал губы. Политрук Бельков убежал в окопы, и Валентин, видя, что на НП он остался один – телефонист был убит и присыпан землей, – схватил гранату и бутылку с горючкой и тоже побежал навстречу танкам. «Теперь уже все равно!» Он не слышал и не видел, как сзади подъехали и развернулись два наших орудия, как они подожгли еще два танка. В бешеном исступлении, задохнувшись, он подбежал метров на двадцать к ближайшему танку. Метнул гранату – не попал, бутылку – на танке загорелось, но слабо, и мощная машина, вертясь по оси, сбила пламя. Вольхин стрелял в нее из пистолета, стоя во весь рост, не думая, что его могут убить, пока не упал – кто-то столкнул его на землю.