— Обычное дело, — успокоил ее Громов. — Все так поступают. Правда, я думал, что пилотов кормят и поят во время полета бесплатно.
— Конечно. Но, по условиям контракта, Гриша с напарником должны были вылететь из Грозного прямиком в Америку, чтобы доставить самолет обратно. Значит, ночевка в отеле, питание. А знаете, сколько стоит в Америке какой-нибудь паршивый гамбургер?
— Догадываюсь, — сказал Громов, который и в московский «Макдоналдс» до сих пор не удосужился заглянуть. И спросил, прежде чем Северцева успела снабдить его совершенно бесполезной информацией: — Скажите, Екатерина Павловна, пилоты что, по очереди за штурвалом сидят? Один правит, а второй в это время книжку почитывает?
— С чего вы взяли?
— Ваш муж перед самым взлетом открыл сумку, — сообщил Громов Северцевой доверительным тоном. — Явно не для того, чтобы подзакусить домашними пирожками или сменить носки. Вот я и подумал, а что еще ему могло понадобиться? Может быть, книжка? Ну, та самая… Про лютого фармазона…
— Про дикого фраера, — машинально поправила вдова.
— Не вижу особой разницы, — заметил Громов, поморщившись. — И не в названии книжки дело, а в сути… Сумка! Что Григорию Петровичу могло понадобиться в ней в срочном порядке?
— Это имеет какое-то значение? — напряженно осведомилась Северцева. Ее зрачки метнулись из стороны в сторону. Впервые за время беседы.
Громов перехватил ее взгляд. И сумел сделать так, чтобы он больше не увиливал.
— Это имеет очень большое значение, Екатерина Павловна, — отчеканил он. — Огромное.
— Ну… — Она помялась немного, прежде чем неохотно признаться: — Видите ли, в последнее время Гришу сильно беспокоило расширение кавернозных вен нижнего отдела прямой кишки…
С каждой секундой голос Северцевой звучал все тише и тише, пока не перешел в едва слышный шепот. Уже из одного этого следовало, что речь идет о некой неприличной болезни, не делающей чести летчикам ни живым, ни мертвым. Отметя методом дедукции всякие венерические напасти, Громов, мало сведущий в медицине, легко сделал вывод, что речь идет о банальном геморрое.
— Григорий Петрович искал в сумке… свечи? — осторожно предположил он.
— Свечи Грише моему другие понадобились. Те, что за упокой души. — Северцева через силу улыбнулась, показав, как нелегко дается ей этот горький смех сквозь слезы, и пояснила: — А при жизни он специальным аэрозолем пользовался. В случае обострений — каждый час.
— Понятно. — Громов деликатно отвернулся.
Кое-что прояснилось. Тот, кто подложил Северцеву бомбу, не подозревал о его интимном недуге и никак не предполагал, что сумка будет открыта раньше времени. Жидкость, которой был наполнен термос, должна была охладиться до нужной температуры где-нибудь под конец рейса между Москвой и Грозным, в предгорьях Большого Кавказа, но обострившийся геморрой второго пилота внес в этот план неожиданные коррективы. Да и само использование термоса в качестве оболочки для взрывчатки также наводило на мысль о том, что злоумышленник плохо знал привычки Северцева. Посторонний? Вряд ли. Беспрепятственный доступ к сумке пилота преступник все же имел, чем и воспользовался. Кто же это мог быть?
Мозг услужливо напомнил Громову о существовании дочери Северцевой, проживающей вместе с родителями. Молодежь мало интересуется вкусами своих предков, а уж их болячки им и вовсе по барабану. Но хуже всего, мрачно подумал Громов, что некоторые нынешние детишки за деньги отца родного не то что продадут — угробят, не особо терзаясь угрызениями совести. Неужели Северцева-младшая из этой подлой породы мелких хищников? Как, кстати, ее зовут?
Последний вопрос был задан вслух, слегка озадачив вдову летчика.
— Кого? — удивилась она.
— Я имею в виду вашу дочь, — улыбнулся Громов. — Надеюсь, девушка сумеет стать вам опорой в этот трудный час.
— А вот Региночку, пожалуйста, оставьте в покое! — заявила Северцева. Она была уже не только вдовой, но и матерью. Ее грудь выпятилась вперед, как у наседки, защищающей свой выводок.
— Значит, ее зовут Региной, — подытожил Громов, пропуская мимо ушей все, кроме интересующего его имени. — Сколько ей лет? Она учится? Работает?
Северцева переступила с ноги на ногу, давая понять, что затянувшийся разговор начинает ее тяготить. Женщина и сама по себе весила прилично, а тут еще беда, свалившаяся ей на плечи. И все же Громов не мог дать ей поблажки. Задавая один вопрос за другим, он умело выпытывал интересующие его подробности, но чем оживленнее становилась речь Северцевой, тем больше рассеивалось его внимание. За те сорок минут, которые он провел в магазине, сюда заглянули лишь две покупательницы. У девчушки из отдела женского белья, похоже, слипались уже не только губы, но и глаза. Брюнетка переключила всю свою энергию на ногти, выкрашенные в голубой покойницкий цвет, которые подверглись остервенелой обработке пилочкой. Ей, всегда способной найти себе подходящее занятие, можно было только позавидовать. Громов же давно закончил осмотр коллекции коробочек, выставленных на прилавке, и теперь от нечего делать мял сигаретную пачку в кулаке, подавляя усиливающиеся приступы зевоты.
Девятнадцатилетняя Региночка, о которой Северцева была готова рассказывать до бесконечности, почему-то представлялась ему существом кудлатым, пучеглазым и писклявым. Что-то вроде говорящей куклы, рекламируемой ее создательницей. Пару раз Громову казалось, что у него сведет челюсти от вежливых улыбок, которыми приходилось одаривать увлекшуюся рассказчицу. И все же его стойкость была вознаграждена. Как только речь зашла о женихе Региночки, впервые возникшем на семейном горизонте Северцевых пару месяцев назад, затронутая тема сделалась намного интереснее.
Жениха звали Валентином Мезенцевым. На полголовы выше рослой Екатерины Павловны (это было сообщено с явным уважением), плечистый, с военной выправкой да еще и при усах («Словно гусар какой-то», — ласково заметила Северцева грудным голосом). Выслушав еще несколько лестных характеристик, данных Валентину (ухоженный, аккуратный, подтянутый), Громов поймал себя на желании одернуть пиджак и выпятить грудь колесом. Неизвестно, как относилась к жениху сама невеста, но ее родную мать трудно было обвинить в критическом к нему отношении.
— И где же он служит, этот бравый вояка? — осведомился Громов.
— Почему вояка? — обиделась Северцева. — Он предприниматель. Характер его деятельности в точности мне неизвестен, но Валентин относится к той породе мужчин, которые твердо стоят на ногах, вы понимаете, что я имею в виду?
Громов, расслабленно облокотившийся на прилавок, утвердительно кивнул, хотя светлый образ предпринимателя с гусарскими усами и военной выправкой с трудом укладывался у него в голове.
— Сколько же лет этому вашему Валентину? — спросил он.
— Почему моему? — обиделась Северцева еще сильнее. — Валентин ухаживает за Региночкой, а не за мной. Вы знаете, он ни разу не появился в нашем доме без шикарного букета и коробки конфет.