— Чего тебе, Михалыч? — вопрошаю я через закрытую дверь.
— Телеграмма тебе, — заявляет он. — Тебя не было, я за тебя получил.
— Положи под коврик, я потом заберу.
— Так это… Она же срочная!
— Не могу я открыть. Замок сломался. Я слесаря вызвал. Из ЖЭКа. Ты мне вот что. Ты прочитай ее, я услышу.
За дверью явно чувствуется замешательство. Шепот. Потом, получивший новые инструкции Шпак снова подает голос.
— Так не могу я, Сережа, ее прочитать. Света в подъезде недостаточно, а я очки куда-то подевал.
— Ну, стало быть, положи под коврик. Срочная не срочная, что делать? Придет слесарь, откроет двери, я ее заберу. Все, пока, спасибо.
Оставив соседа с носом, я иду на кухню. Придется выкинуть оружие на улицу, другого выхода нет. Смотрю в окно и вижу стоящий рядом с парадным милицейский «бобик», возле которого стоят два служителя закона и задрав головы, смотрят в сторону моей хаты. Если я выброшу шпалер, они это обязательно заметят. И как назло все мои окна выходят на одну сторону. Надо искать другой выход!
За неимением этого самого другого выхода и, не придумав, ничего стоящего, открываю морозильную камеру и засовываю ствол в полупустую картонную коробку с пельменями.
Новый звонок требует меня к дверям.
— Кто там опять? — сердито спрашиваю я назойливых гостей.
— Откройте, милиция! — требуют от меня грубым голосом.
— А вы мне ордер в глазок покажите, тогда и будем разговаривать.
— Не валяйте дурака! Мы преследуем особо опасного преступника! У нас есть основание предполагать, что он укрылся в вашей квартире. Свидетели это показали! Вы обязаны открыть двери!
Внезапно мне в голову приходит одна мысль и не просто мысль, а МЫСЛЬ! Я быстро ухожу в комнату, а когда возвращаюсь, то товарищи за дверью уже начинают терять терпение. Как им бедным хочется поскорее вломиться в мою конуру!
— Если вы немедленно не откроете, мы вынуждены будем выломать двери! Предупреждаем!
Я подчиняюсь приказу и поворачиваю ключ. В следующее мгновение, тайфун обрушиваться на мою голову. Меня отталкивают, хватают за загривок, прижимают лицом к стене. За спиной проноситься поток из топота кованных башмаков, который растекается по всей квартире. Можно запросто подумать, что ко мне вломилась сотня бизонов.
В конце концов, мне позволяют повернуться и вталкивают в комнату. Кроме меня в ней находятся четыре омоновца в бронежилетах, шлемах и с калашами в руках, а также еще просто мент, то есть без бронежилета, без шлема и без автомата, но зато с погонами капитана на плечах
— Все осмотрели? — спрашивает он у своих коллег.
— Так точно, все! Кроме него тут никого нет! — отвечают ему, указывая на меня.
— Вы хозяин квартиры? Покажите свои документы! — требует у меня капитан.
— Может мне кто-то объяснить, что означает весь этот балаган! — возмущенно интересуюсь я в ответ на его требование.
Капитан смотрит на меня исподлобья. Из всех присутствующих, похоже, только я да он знаем настоящую причину этого незапланированного визита.
— Капитан уголовного розыска Ганжула, — представляется он, проведя у меня под носом удостоверением. — Нами был получен сигнал, что по этому адресу скрывается, находящийся в розыске, особо опасный преступник.
Отыскиваю паспорт и даю ему. Он старательно читает, рассматривает мое фото, печать о прописке, а после снова обращается к подчиненным.
— Вы точно все проверили?
— Да, точно, — обижается боец. — Все комнаты, кухню, ванну с туалетом, балкон. Нет тут никого больше. Наверно, ложный след.
— Так, так. Все, говорите, — задумчиво говорит капитан, постукивая моим аусвайсом себе по ладони. — И под кроватью смотрели? — показывает он на кушетку.
— Да кто ж туда поместиться? — возражают ему.
— Нужда заставит, куда хочешь поместишься, Иванов. Сколько раз вам можно говорить! В нашем деле мелочей не бывает! Учишь их, учишь.
Ганжула берет пистолет наизготовку и, изображая осторожность, заглядывает под кушетку. Если бы я уже не знал о подвохе, я бы поверил. Настолько у него убедительный вид.
— Нет и здесь никого нет, — говорит он сам себе, стоя в позе бегуна перед низким стартом. — Стоп, а это что? Ну-ка, кто там, дайте, чем посветить!..
Омоновец Иванов протягивает ему карманный фонарик.
— Ну вот, — говорит капитан Ганжула, осторожно держа двумя пальцами за рукоятку найденную им пушку и поднимая к присутствующим свою торжествующую морду, — а вы говорили «нет». Это твоя, гражданин Лысков, волына?
Мне ничего не остается, как склонить голову перед неизбежным.
— Да, — говорю я поникшим голосом.
— Тогда собирайся, раз твоя. Поедешь с нами. Забирайте его!
Рабочий кабинет начальника отдела по расследованию убийств городского криминального бюро Виталия Федоровича Харина напоминает небольшой музей. Все противоположная стена увешена всевозможными дипломами и почетными грамотами, полученными хозяином кабинета за разнообразные достижения: как-то отличную стрельбу, за безупречную службу по охране правопорядка, за высокий процент раскрываемости преступлений. Отдельное место занимают почетные грамоты за победу в социалистическом соревновании, заработанные Харином еще в начале его славной карьеры в те незапамятные времена, которые теперь для одной части населения представляются застоем, для другой — золотым веком. Собирание подобного рода макулатуры придает ему вес в собственных глазах и как он, наверное, думает — в глазах окружающих.
Однако все эти трофеи нисколько не улучшают его характера: майор Харин — мурло редкостное и конкретное. Вот уж кому действительно подходит прозвище мусор, так это ему.
— Что, Лысков, — говорит мне эта стодвадцатикилограммовая гора сала, — значит, так ты за ум и не взялся? Сначала тебя из милиции выгнали, а теперь вообще вляпался дальше некуда?
— И куда же я, по-вашему, вляпался? — вполне законно интересуюсь я.
— Пока ты обвиняешься в незаконном хранении огнестрельного оружия.
— А при чем же тут ваш отдел? Вас ведь, как я понимаю, только мокруха интересует, — наивничаю я.
— Правильно понимаешь, правильно. Но ведь я же сказал, пока, в незаконном хранении оружия, пока. Понимаешь? Пушечку, найденную у тебя, мы отдали на экспертизу. Надо ведь установить, где она стреляла. А ведь стреляла, а? По глазам вижу, что стрелял.
Разговаривая со мной, Харин строит из себя этакого добродушного папашу Мюллера, который в один момент может превратиться в зверюгу.
— Ну, допустим, стреляла, — признаюсь я
— А ты мне начинаешь нравиться, Лысков, — улыбается он. — Все правильно. Я люблю людей, которые умеют достойно проигрывать. Таким я всегда готов пойти на встречу. Что скажешь?