– Или, гм… проект национальной безопасности. Один наш член в Небраске координирует все разом, но, говоря вкратце, это партизанский видеопроект, который будет показан одиннадцатого сентября. Мы собираемся показать его на стене Мемориала Линкольна из стимпсоновского фургончика.
– Два блокиратора на задних колесах. Поди сдвинь, – сообщил Стимпсон.
– Именно, – согласился Борис. – На все время, сколько это продлится, картинка будет состоять из трансляции с шестнадцати веб-камер, установленных в мужских туалетах самых секретных объектов по всей стране: Сан-Квентин, Лос-Аламос, Лэнгли, Форт-Мид, Форт-Нокс, лаборатория четвертого уровня в центре по контролю заболеваний, база на горе Шайенн, Зона 51, стратегическое командование вооруженных сил, бункер под Белым домом… мы тайно установили камеры в мужских туалетах всех этих мест. {211}
– Как вам это удалось? – поразился я.
Борис минутку помедлил перед тем, как ответить.
– Скажем так: есть много людей, которые просто радуются сложной задаче – поместить крохотную камеру туда, где никаких камер не предполагается. И поскольку вреда от этого никакого, то долго уговаривать не приходится. Пара кружек пива, выходной вечер… и мы в одной команде.
– А зачем вам это?
– Ну-у-у, – протянул Борис, – тут широкий простор для интерпретаций.
Сэнди засмеялся.
– Ничего подобного. Это иллюстрация всеобщей причастности к поддержке тоталитарного режима в государстве, что на словах ратует за свободу и демократию. Это визуализация границ, что отделяют в нашей стране широкую общественность от тайных махинаций правительства. Это способ сказать, что мы, если только захотим, можем без труда стереть любые границы – но, вопреки здравому смыслу, пока не стираем их. Таков наш выбор – и это-то печальнее всего. Мы предпочитаем смотреть на тени марионеток в пещере вместо того, чтобы выйти наружу и подставить лица солнцу. {212}
– Ну, некоторые из нас явно придерживаются очень сильных версий происходящего – но это не значит, что ты должен непременно на них вестись, правда, Сэнди? – сказал Борис.
Сэнди смерил его взглядом, потом покосился на Стимпсона, который, судя по выражению лица, хотел вмазать ему прямо в нос, потом пожал плечами:
– О да, бесстрашный предводитель, это значит все, что ты захочешь. И да здравствует гибкость релятивизма!
Я не особо-то понимал, что происходит, но, кажется, мое понимание не было значащей частью общего уравнения.
– И вот наша маленькая просьба: завтра во время обращения президента к Конгрессу ты должен убедить президента держать в нагрудном кармане вот эту вот ручку. – Борис вручил мне ручку. – На колпачке у нее вмонтирована крохотная беспроводная камера. Если покрытие будет хорошим, это станет центральной частью нашего проекта «Глаза повсюду…»
– Проект национальной… – поправил Сэнди.
– «Глаза везде», – прошипел Борис.
Они яростно уставились друг на друга. Борис фыркнул.
– Но как я уговорю его ее взять? – торопливо спросил я, силясь предотвратить неминуемо назревающую драку.
– Ой, полно тебе, выдумаешь что-нибудь… – отмахнулся Сэнди. Он сложил руки под подбородком, наклонил голову набок и заговорил писклявым девчоночьим голосочком: – «Прошу вас, мистер президент, возьмите, пожалуйста… Это моего покойного папочки… так много бы значило для него… он был таким пылким вашим поклонником… без ума от войны в Ираке… ну и так далее». Они такое дерьмо проглотят и не поморщатся.
– Проглотят как миленькие, – сказал Фаркаш.
– Хау! Хау! – воскликнул Сэнди.
– Хау! Хау! – присоединился доктор Йорн.
– Хау! Хау! – вскричал Фаркаш.
– О, хау-хау-хау! – проухал Сэнди и вдруг пустился в какой-то странный медленный танец, покачивая бедрами, как будто крутил хула-хуп. Остальные присоединились к нему, и скоро все уже танцевали – крутили бедрами с воображаемым обручем, подходя все ближе ко мне и покачивая головами с таким видом, точно знают что-то, чего не знаю я. {213}
Один Борис не танцевал.
– Вот, – сказал он и положил мне на ладонь что-то маленькое. Значок с красной буковкой М.
– Ух ты, спасибо! – Я прикрепил его себе на лацкан. Теперь я один из них!
Борис показал на домового воробья.
– У нас даже в нем стоит камера – записывает все, что он видит.
Мы посмотрели на воробья, неподвижно сидящего на своей ветке. Воробей смотрел прямо на нас.
– Тот отчет, что мне принес Фаркаш, – начал я. – Откуда вам известно про стаю воробьев в Чикаго?
– Глаза повсюду, – отозвался Борис, все еще глядя на воробья.
Я потер нос и смахнул слезы.
– Значит, вы знаете и про…
– Мерримора? – спросил Борис. – Он жив. Чтоб такого убить – одного купания маловато.
– Ой, – только и вымолвил я.
Борис заглянул мне в глаза.
– Это не твоя вина, – твердо заявил он. – Не твоя.
– Ой, – повторил я. К глазам неудержимо подкатывали слезы. Я сделал глубокий вздох. По крайней мере «убийцу» можно из списка вычеркивать. {214}
– А моя мать и правда не приехала?
– Хотел бы я, чтобы она приехала, приятель, – вздохнул Борис. – Она не была на наших собраниях уже десять лет.
Мы с Джибсеном ждали в Каретном сарае. Я лежал на кровати, облаченный в новый смокинг (с булавкой на лацкане). Джибсен одержимо расхаживал по комнате взад-вперед. Я еще не видел его настолько на взводе. Пришепетывание у него разыгралось вовсю – и он в первый раз за все это время вроде бы как его замечал: старался с ним бороться, а в результате все время задыхался.