Акил сверлил его взглядом. С гареггами у него была проблема. Все те, что были, принес ему Илагай, его троюродный брат. Брат, о существовании которого Акил даже не подозревал. Илагай был «диким» гареггином. Он знал, что его время недолго, но все-таки рассчитывал сколько-то пожить, справедливо считая, что сумеет ускользнуть из лап «бродячих», число которых в связи со всей этой смутой изрядно уменьшилось. Однако после появления в Кринну летучих отрядов Обращенных ему пришлось оттуда бежать. И он заявился к до сей поры никогда им не виданному братцу как раз в тот момент, когда Акил ломал голову над тем, что ему противопоставить Ревнителям. Гарегги решили проблему. Но, к сожалению, их запас уже иссяк. А где взять еще — Акил не представлял. И вот такой подарок… «Если этот дайлемит и его сообщники в самом деле задумали предательство и если они на найме у Храма, то мы всегда Успеем перерезать им глотки или даже устроить ритуальное аутодафе гликко, — размышлял он. — Никогда не стоит горячиться в деле привлечения новых сторонников, но и чрезмерное недоверие и злоба, как у этого болвана Грендама, еще менее уместны… Священный червь! Если хотя бы половина того, что он сказал, — правда, то эти дайлемиты уже пригодятся, а дальше… а там видно будет!» Акил мельком оглянулся на своего как никогда безгласного соправителя, славного прорицателя Грендама, поднял скрещенные руки и бросил:
— Согласен!
3
Окрестности ганахидского, Первого, Храма
— Не так много до сигнала.
— Да, сумерки начинают рассеиваться. Все-таки сколь долговечны эти леобейские кондиционные системы, которые даже пятнадцать столетий спустя имитируют смену дня и ночи… зимы и лета… Не устаю удивляться этому чуду!
— Казалось бы, кому-кому, а тебе, Лайбо, пора и перестать удивляться.
— Да, тун Гуриан. Хотя кто бы молчал! У вас в Беллоне несколько веков тому назад нарушился климат-контроль. Авария, катаклизм! Ну и в результате — нескончаемый холод, вечно исходящие паром теплые озера… только они и сохранили доступ к контурам теплоносителей. Академия разобралась, в чем дело, и вашим гордым аэргам, всем этим альдманнам, альдам и тунам, послали запрос: дескать, за несколько лет можно устранить неполадку и восстановить прежние, докатаклизмные, погодные условия. И что же? Все двадцать пять родов встали на дыбы, альдманны, Озерные владыки, заявили самому Леннару, что не позволят изуродовать тело и душу их суровой родины! Нет, сказали они, ты можешь приказать, Леннар, и мы скрепя сердце выполним приказ, но!..
— Не будем об этом, Лайбо. Не время… Если нам удастся проникнуть в Храм, пользуясь этой уловкой Леннара, то…
— То и тогда ничего не будет ясно. Не знаю, каков полководец этот Акил, но будь он даже самим Ксуталом Железным, лучшим и легендарнейшим военачальником Беллоны за все времена, что существует моя родина, то и тогда… И тогда высоты Храма могут оказаться недосягаемы…
— Тсс! Скоро сигнал!
— Молчите, — раздался за их спинами негромкий властный голос, и оба тотчас умолкли.
Лайбо, впрочем, хотел сказать что-то, но слова словно застряли у него в глотке, когда он с округлившимися от удивления глазами сначала схватился за грудь чуть пониже сердца, а потом закашлялся и, желая приглушить этот хриплый кашляющий звук, поднес ко рту ладонь. Сдвинул повязку, закрывавшую нижнюю часть лица… Когда он отнял ладонь от губ, то увидел, что кончики пальцев окрашены кровью. Лайбо быстро поправил повязку, возвращая ее на исходное место. Тун Гуриан спросил быстро и со смутной тревогой:
— Что с тобой?
— Н-ничего, — пробормотал Лайбо. — Мне кажется… н-ничего страшного… я думаю…
Тун Гуриан не ответил. Беллонцы отличаются превосходным чутьем. Каждая нотка в голосе Лайбо, неуверенная и дряблая, свидетельствовала о том, что Лайбо солгал. «Вот оно, — подумал тун Гуриан, — вот оно… яд… Неужели уже?..»
Короткая, непрерывно нарастающая глухая дробь за их спинами раскачала и обрушила тишину. Лагерь сардонаров содрогнулся и пришел в движение.
Час штурма пробил.
…В душе тех, кто никогда не видел ни одного из Храмов Арламдора, эти грандиозные сооружения всегда поднимали сложное чувство, включавшее в себя напластования из страха, восхищения и сознания собственного ничтожества. Храмы строились нарочито грандиозными, а беспощадный Закон карал за нарушение древней традиции: никто не может строить здание выше куполов этих символов веры. Первый Храм по сути представлял собой почти точную копию того, что был разрушен катаклизмом в Ланкарнаке, но несколько превышал его по размерам. Вернее Храм в Ланкарнаке был почти точной копией Первого… Первый Храм напоминал гигантского серо-голубого каменного осьминога, простершего вокруг себя восемнадцать щупалец в диаметре около четырех с половиной белломов. Щупальца-галереи, хоть относительно небольшие в сравнении с главным зданием Храма, при ближайшем рассмотрении представляли собой громадные сооружения, вытянувшиеся на два беллома каждое и имевшие в высоту от двадцати до тридцати человеческих ростов. К галереям, вливавшимся в главный корпус так, как несколько рек впадают в озеро, лепились постройки меньшего калибра, имевшие в большинстве своем не богослужебное, а хозяйственное и административное назначение. Не надо забывать, что Храм держит в кулаке не только духовную, но и государственную, законотворческую и судебную власть… Храм назначает и ниспровергает королей и правителей, формирует законодательные собрания и разгоняет их. Как стадо бессловесных скотов. Большая и, быть может — скоро, — непосильная для нынешних церковных иерархов власть…
Главный же корпус Храма, скрывавший за своим каменным панцирем несколько сотен нефов далеко не скромных размеров, венчался грандиозным куполом, на самой вершине которого виднелась впадина, наполненная теплой дождевой водой. Впадина, относительно небольшая на фоне общих размеров громадного сооружения, на деле была целым озером и являлась священной купелью, служившей для ритуальных омовений жрецов Благолепия.
Попасть внутрь этого храмового комплекса можно было через любой из восемнадцати въездов, открывавших собой каждую из щупалец-галерей. Мощные арки въездов, зажатых меж высоких каменных пилонов, были превосходно приспособлены для обороны. На пилонах, мощных каменных столбах с рядом утолщений по всей длине, имелись смотровые площадки, отлично укрытые для посторонних взглядов и предназначенные для размещения тут наблюдателей или стрелков. Въезды запирались высоченными и тяжелыми раздвижными воротами из черного манггового дерева, окованного несколькими полосами металла. Даже если существовала возможность пробить в мощных воротах брешь при помощи всех мыслимых подручных средств, огня или размягчающих химических растворов, все равно для этого требовалось значительное время: прочное мангговое дерево плохо горит, чрезвычайно твердо и неуступчиво… Впрочем, любой, кто попробовал бы пробраться к воротам, прожил бы не больше нескольких мгновений: стрелки Ревнителей славились своей меткостью, равно как и метатели ножей и копий — копий коротких, для ближнего боя (миэллов) и длинных (гараннидов).