Я чувствовал, что вот-вот начну вибрировать сам, если не прекратится этот сумасшедший дом. Я рванулся вдогонку за аквалангистами, которые поднялись по лестнице на второй этаж, но Ивон остановила меня, удрученно протянув телефонную трубку. И пока я говорил по телефону, она осторожно пододвинула шатающуюся гору невскрытых писем. Утренняя почта. Я боялся класть трубку, как бы телефон не зазвонил снова.
— Это из министерства иностранных дел звонили, — сказал я Ивон. — Попроси ребят там наверху подождать, мне придется взять такси, английское министерство колоний прислало запрос по поводу острова Питкэрн, а Коста-Рика разрешила вести раскопки на острове Кокос, но я должен дать письменное обязательство, что не буду искать клад, который, как они считают, там зарыт.
— Захвати почту с собой в машину, — крикнула Ивон мне вслед. — Вдруг окажется запоздалое письмо от какого-нибудь механика.
Я в этом сомневался, но все же подобрал на ходу письма. Чаще всего просились в экспедицию художники, писатели и всякие умельцы. А один немец написал, что хоть он и пекарь по профессии, но последние годы работал могильщиком, самый подходящий человек для раскопок.
— Не забудь, у тебя еще сегодня встреча с парусными мастерами, они разбили палатки на газоне у Бергсландов, — продолжала Ивон, уже поднимаясь по лестнице.
Я выскочил за дверь и чуть не сбил с ног почтальона, который доставил вечернюю почту. Хотел было отдать ему свою пачку, но вовремя спохватился и нырнул в такси с охапкой конвертов. — Майорстювейен, — сказал я шоферу.
— Мы на ней находимся, — ответил он кротко.
— Тогда МИД. — И я принялся за почту.
Нет механика… Правда, какой-то часовщик просился в коки, но кока я уже нашел. Письмо с кафедры археологии университета Осло. От одного из двух археологов, которые записались. Обнаружилась язва желудка, врач не разрешает плыть…
Рухнул один из наших опорных столбов. Много ли толку от экспедиции, если не хватит археологов. А найти так быстро другого, чтобы поехал на год, будет не просто. Надо опять садиться и писать археологам, норвежским и иностранным.
И вот наступил сентябрь. У пирса «Ц» перед ратушей появился белый, как яхта, траулер с плавными обводами, на трубе — кирпично-красная бородатая личина бога солнца Кон-Тики. На высоком, утолщенном для плавания во льдах форштевне синей краской намалевана странная эмблема, понятная только знатокам: два священных птицечеловека, перерисованные с пасхальской деревянной таблицы с нерасшифрованными письменами. Теперь из трубы летели искры, судно лежало сытое и довольное, волны фиорда плескались у голубой ватерлинии. На борту кипела работа, а на пристани столпилось столько народу, что грузовики и тележки с последними грузами с трудом пробивались к пирсу.
Ничего не забыто? Конечно, провиант, лопатки и все прочие необходимые предметы мы запасли. Хуже обстояло с тем, что вообще трудно предусмотреть. Вдруг нам попадется скелет, лежащий в воде. А есть ли у нас химикалии, чтобы уберечь его от разрушения? Или понадобится влезть на неприступную скалу — найдется у нас снаряжение для этого? И как мы будем решать проблему связи и снабжения, если лагерь будет в одном конце острова, а непогода заставит судно уйти к противоположному берегу? Что делать, если кок расплавит котел, если винт будет поврежден о кораллы или кто-нибудь из матросов наступит на ядовитого морского ежа? Как быть с продуктами, если откажет холодильник? Все ли специальные инструменты и запасные части взяты? Все должно быть продумано, все ходы предусмотрены, ведь судно уже стоит под парами, готово идти на остров Пасхи, самый уединенный клочок земли на свете, где нет ни мастерских, ни магазинов.
Капитан полным ходом распоряжался на мостике, люди метались по палубе, задраивая люки и подтягивая концы, а штурман, могучий детина, невозмутимо стоял с плотницким карандашом в руке и ставил крестики в длинном списке. Все, за чем ему поручили проследить, на месте. Даже елка капитана (к рождеству!) втиснута в холодильник. Со списком порядок.
В последний раз зазвонил судовой колокол. Прозвучали команды, передаваясь от капитана к штурману, и над немеркнущей головой бога солнца из трубы вырвались клубы мглы. Через борт в обе стороны летели добрые пожелания и прощальные слова, и два десятка довольных, предвкушающих увлекательное плавание ребят на палубе оторвались от работы, чтобы в последний раз, на целый год наглядеться на своих избранниц, которые стояли в толпе. Сколько лиц — столько оттенков чувств, от радости до печали. Вот безжалостно убраны сходни, с плеском вспороли воду тросы, заворчали лебедки, и механики в машинном отделении сотворили чудо — корабль пошел своим ходом. Над стеной провожающих на пристани взметнулся прощальный гул, закачались руки, словно лес в бурю, капитан заставил сирену издать несколько душераздирающих воплей.
Конец сумбуру. Я стоял на пристани и махал. Нет — нет, я не позабыл впопыхах сесть на корабль, просто мне еще надо было слетать в США, там три археолога согласились участвовать в экспедиции, потом предстоял визит вежливости в Чили, а уже после этого, когда судно пройдет Панамский канал, я поднимусь на борт… Е.К.В. кронпринц Улав любезно согласился быть высочайшим покровителем экспедиции. Королевский норвежский департамент иностранных дел добыл мне разрешение от чилийского правительства вести раскопки на острове Пасхи при условии, что мы не повредим памятников прошлого. Англия и Франция также разрешили раскопки на принадлежащих им островах. Таким образом, нам была открыта «зеленая улица» в восточной части Тихого океана.
Когда судно развернулось к провожающим белой кормой и медленно отошло от пирса, на юте, выбирая грязный швартов, стоял молодой юнга. Душу его распирал восторг, и он сиял не хуже вечернего солнца, а весь класс дружным «ура» провожал Тура-младшего, на целый год избавленного от школьной повинности.
Но вот наше суденышко свернуло за огромный океанский лайнер и исчезло. Ему предстояло обогнуть половину земного шара, идя по следам мореходов, которые на много веков опередили современных детективов.
Как тихо.
Какой совершенный покой. Машина застопорена. Свет выключен. Трепетно-ясное звездное небо вырвалось из-за слепящей завесы и закачалось взад и вперед, описывая плавный круг над мачтой. Я вытянулся в шезлонге, упиваясь чистой гармонией. Будто отключили длинный провод, соединявший нас с материком, оборвался нескончаемый поток импульсов от мешающих станций всего света, остался лишь настоящий миг, обнаженная действительность. Свежий воздух, черная ночь, мерцающие звезды над мачтой. Мало-помалу зрение и слух, как говорится, открылись нараспашку, проветривая всю душу. Никаких впечатлений, которые надо приглушать или отсеивать, ничего похожего на суету большого города с его ослепительными рекламами, конкуренцией и шумными увеселениями — всем, что наперебой врывается в мозг по всем каналам чувств, подавляя нежную человеческую душу. Покой был настолько полный, что самый ток времени остановился и замер в ожидании. Боязно было кашлянуть, чтобы не разбудить задремавшие источники вселенского шума.