— Проснулся, вскочил и мигом убил врага, — объяснил старик и для наглядности вдруг стрелой метнулся вперед и набросился на меня с каннибальским воплем, который заставил Ивон взвизгнуть от неожиданности. Длинноухие покатились со смеху. Испуганные ребятишки прибежали посмотреть, что случилось, потом опять затеяли плясать вокруг костра, а длинноухие продолжали увлеченно вспоминать дедовские рассказы.
— Ели тогда очень мало, — говорил старик. — А горячего и вовсе в рот не брали, боялись разжиреть. В то время, мы его называем Хури-моаи, время свержения статуй, нужно было всегда быть готовым к битве.
— Это время так называли, потому что воины сбрасывали статуи, — разъяснил длинноухий в нише.
— А зачем они это делали, ведь все длинноухие сгорели? — спросил я.
— Короткоухие делали это назло друг другу, — ответил бургомистр. — Все принадлежало им, у каждого рода был свой участок. У кого на участке стояли большие статуи, те гордились, и, когда роды воевали между собой, они валили статуи друг у друга, чтобы хорошенько досадить. Мы, длинноухие, не такие воинственные. Мой девиз, сеньор Кон-Тики, — «Не горячись».
И он примирительно положил руку мне на плечо, словно показывая, как надо успокаивать буяна.
— А откуда ты знаешь, что ты длинноухий? — осторожно спросил я.
Бургомистр поднял руку и начал загибать пальцы:
— Потому что мой отец Хосе Абрахан Атан был сыном Тупутахи, а тот был длинноухий, потому что он был сыном Харе Каи Хива, сына Аонгату, сына Ухи, сына Мотуха, сына Пеа, сына Инаки, а тот был сыном Оророины, единственного длинноухого, которого оставили в живых после битвы у рва Ико.
— Ты насчитал десять поколений, — заметил я.
— Значит, кого-то пропустил, потому что я одиннадцатый, — сказал бургомистр и снова принялся считать по пальцам.
— Я тоже из одиннадцатого поколения, — объявил голос из ниши, — но я младший. Педро — старший, он знает больше всех, поэтому он глава нашего рода.
Бургомистр указал на свой лоб и, хитро улыбаясь, произнес:
— У Педро есть голова на плечах. Поэтому Педро предводитель длинноухих и бургомистр всего острова. Я не такой уж старый, но люблю думать о себе как об очень старом человеке.
— Это почему же?
— Потому что старики умные, только они что-то знают. Я попробовал выведать, что происходило до того, как короткоухие истребили длинноухих и началось «время свержения статуй», но напрасно. Они знали, что их род начинается с Оророины, а что было до него, никто не мог сказать. Известно, конечно, что длинноухие сопровождали Хоту Матуа, когда был открыт остров, но ведь то же самое говорят о себе короткоухие, и они же приписывают себе честь изготовления статуй. И никто не помнил, приплыл ли Хоту Матуа с востока или с запада. Человек в нише предположил, что Хоту Матуа приплыл из Австрии (Osterreich — «Восточная империя»), однако никто его не поддержал, и он отступил, добавив, что слышал это на каком-то судне. Пасхальцы предпочитали говорить о гораздо более реальной для них «поре свержения статуй». Вспоминая предавшую его сородичей женщину с корзиной, бургомистр до — того возмущался, что у пего выступили слезы на глазах и перехватило голос. Видно было, что, невзирая на девиз «Не горячись», это предание переживет еще одиннадцать поколений.
— Красивые люди были среди наших предков, — продолжал бургомистр. — Тогда на острове жили разные люди, одни темные, а другие совсем светлокожие, как вы на материке, и со светлыми волосами. В общем белые, но они все равно были настоящие пасхальцы, самые настоящие. В нашем роду таких светлых было много, их называли охо-теа, или «светловолосые». Да у моей собственной матери и у тетки волосы были куда рыжее, чем у сеньоры Кон-Тики.
— Гораздо рыжее, — подтвердил его брат в нише.
— В нашем роду всегда, какое поколение ни возьми, было много светлых. Правда, мы, братья, не рыжие. Но у моей дочери, которая утонула, кожа была белая-пребелая и волосы совсем рыжие, и Хуан, мой сын, он уже взрослый, тоже такой. Он представляет двенадцатое поколение после Оророины.
Что правда, то правда — у обоих детей бургомистра волосы были такого же цвета, как пукао тонкогубых длинноухих идолов, венчавших пасхальские аху во втором культурном периоде. Предки сгорели на Пойке, истуканов свергли с аху, но рыжие волосы можно проследить, начиная от огромных каменных «париков» и от пасхальцев, описанных путешественниками и миссионерами, до последних потомков Оророины, ближайших родственников бургомистра.
Мы и сами чувствовали себя чуть ли не светловолосыми: длинноухими, когда выбрались из пещеры Хоту Матуа и побрели через долину в спящий лагерь. Засиделись, поздновато для Аннет…
Несколько дней спустя я стоял вместе с бургомистром и смотрел на поверженных идолов на культовой площадке у нашего лагеря. Билл только что сообщил на Винапу, что его рабочие-пасхальцы, водружая на место выпавшую из каменной стены глыбу, применили какой-то необычный способ. Нет ли тут какой-нибудь связи с вековой загадкой, как в древности переносили или воздвигали огромные статуи? Применяя свой нехитрый способ, эти рабочие действовали уверенно, словно иного способа и быть но могло. Может быть, речь идет о приемах, унаследованных от предков? Вспомнилось, что я уже спрашивал бургомистра, как переносили статуи из мастерской. А оп тогда ответил то же, что мне говорили все пасхальцы: истуканы сами расходились по местам. Я решил снова попытать счастья:
— Послушай, бургомистр, ты ведь длинноухий, неужели не знаешь, как поднимали этих великанов?
— Конечно, знаю, сеньор, это пустяковое дело.
— Пустяковое дело? Да ведь это одна из великих загадок острова Пасхи!
— Ну, а я знаю способ, как поднять моаи.
— Кто же тебя научил?
Бургомистр с важным видом подошел ко мне вплотную. — Сеньор, когда я был маленьким-маленьким мальчиком, меня сажали на поп и велели слушать, а мой дедушка и его зять старик Пороту сидели передо мной. Знаете, как в школах обучают, вот так они меня учили. Поэтому я знаю очень много. Я должен был повторять за ними снова и снова, пока не запоминал все в точности. И песни я выучил.
Он говорил так искренне, что я опешил. С одной стороны, бургомистр ведь доказал в каменоломне, что в самом деле кое-что знает, с другой стороны, я уже убедился, что он порядочный выдумщик.
— Если ты знаешь, как устанавливали изваяния, почему же ты давным-давно не рассказал об этом всем тем, кто приплывал сюда раньше и расспрашивал жителей? — решил я проверить его.
— Никто не спрашивал меня, — гордо ответил бургомистр, явно считая это достаточно веской причиной.
Я не поверил ему и с апломбом вызвался заплатить сто долларов в тот день, когда самая большая статуя в Анакене встанет на свой постамент. Я знал, что на всем острове нет ни одной статуи, которая стояла бы, как в старину, на своей аху. И не видать мне их стоящими! Безглазые идолы, временно установленные в глубоких ямах у подножия Рано Рараку, в счет не шли.