Я посветил в один, в другой угол; в свете фонарика проходили чередой причудливые каменные фигуры и дьявольские рожи.
— Это твой дом, — заверил меня Атан. — Можешь свободно ходить в нем.
Он добавил, что пещера называется Раакау, а слово раакау, насколько ему известно, — одно из названии луны. Освобождая место для фотографа и Эда, мы с Атаном продвинулись в глубь пещеры по тесному проходу между двумя широкими каменными карнизами. Карнизы покрывали желтые камышовые циновки, а на них в ряд стояли затейливые скульптуры. Пещера была совсем не длинной, несколько метров, и путь преграждала бугристая стена. Тем не менее «лунный» тайник Атана представлял собой подлинную сокровищницу. Любой антиквар позеленел бы от зависти при виде таких диковин, такого собрания изделий никому не ведомого первобытного искусства. Ни в одном музее мира не было таких скульптур: что ни предмет, то этнографическая новинка, отражающая удивительный, сокровенный духовный мир пасхальцев, их прихотливую фантазию. Какую фигуру ни возьми, не похожа на то, с чем мы были знакомы раньше. Я узнал только один традиционный пасхальский мотив — птицечеловека с крючковатым клювом и сложенными на спине руками. Но обычно его делали из дерева, никто еще не видел каменную статуэтку тангата ману. Были тут и маленькие каменные модели своеобразных пасхальских весел. Да всего и не перечислишь: люди и звери, птицы и рыбы, пресмыкающиеся и моллюски и даже какие-то невероятные гибриды. И групповые композиции, например два птицечеловека по бокам мифической кошки. А то какой-нибудь несуразный скорченный урод с кое-как присобаченной головой или вовсе что-нибудь непонятное.
Между карнизами на полу было настлано сено. Атан рассказал, что раньше, когда он был еще мальчишкой, за пещерой смотрела Таху-таху, его тетка. Она и теперь ходит сюда ночевать, когда грустит и тоскует по ушедшим. Сегодня утром она приходила чистить камни. И впрямь две скульптуры были сырые на вид.
Постепенно напряжение покидало Атана, и через полчаса он вдруг обратился ко мне полным голосом:
— Теперь все в порядке, мы можем говорить и делать, что хотим, в твоем доме, брат.
Судя по всему, Атан считал, что ему теперь ничто не грозит. Он точно выполнил все указания тетки, пещера со всеми ее радостями, опасностями и обязанностями передана по правилам, отныне вся ответственность лежит на мне. Его тревога пошла на убыль, когда вскрыли приготовленную теткой земляную печь и все оказалось в порядке. А теперь, разделавшись с нечистой силой, он окончательно успокоился. Я не совсем понимал, то ли все дело в том, что он возложил ответственность на меня, то ли аку-аку, по его мнению, сложили свои полномочия здесь и перебрались в более укромный уголок. Во всяком случае, если не считать явно почтительного отношения к камням, Атан держался совсем свободно. Он только попросил нас не трогать человеческие черепа — они принадлежали умершим членам его рода. А скульптур можно уносить столько, сколько войдет в наши коробки.
Было около полуночи, когда мы спустились в пещеру, а выбрались мы из нее в два часа. Хорошо было выйти на волю из подземелья и полной грудью вдохнуть свежий ночной воздух. «Деревенский шкипер» принес отличный арбуз, с которым мы живо расправились. Отверстие в земле прикрыли, но маскировать песком и соломой не стали: завтра паши люди придут за остальными камнями.
На пути домой мы спугнули незримый табун лошадей; стук копыт глухой барабанной дробью отдался в ночи. Людей мы не встретили и огней не видели. Атан уже не опекал фотографа, и тот сам ковылял по камням. Очевидно, нас больше не окружали притаившиеся аку-аку.
Эд спросил Атана, что оп думает делать со своей пещерой теперь, когда в ней не будет скульптур.
— Пещеру я оставлю за собой, — ответил Атан. — Пригодится, если будет война.
В ту ночь мне было не до сна. Свет керосинового фонаря падал на мой дневник, пока небо на востоке не зарделось рассветным румянцем, и я только самую малость успел вздремнуть до того, как стюард застучал в сковороду — новый день, новые хлопоты! Лазарь уже был тут как тут и, снедаемый любопытством, вертелся около меня, пока я умывался за палатками.
Бургомистр однажды рассказывал мне, что, если в тайную пещеру придут сразу несколько человек, аку-аку ее покинут. А без аку-аку конец волшебству, охраняющему тайну входа, любой прохожий сможет его обнаружить. Что ж, это суеверие не лишено практического смысла, ведь на Пасхи, как нигде, справедливо правило: что известно одному, того больше никто не знает, что известно двоим — знают все. Не успели Энлике предупредить, что он пойдет в пещеру Атана, как он поспешил похвастаться Лазарю — и пошли шептаться по всей деревне.
Дня за два, за три до этого Лазарь рано утром, еще затемно принес мне пещерные скульптуры. Заметно нервничая, он молча достал из мешка большую птицу. Я увидел вылитого пингвина в натуральную величину, и был поражен, ведь за пределами областей, прилегающих к холодной Антарктике, пингвины встречаются только на Галапагосских островах. Тем временем Лазарь снова полез в мешок и вытащил голову какой-то мифической птицы с зубастым клювом. Дальше последовала звериная голова с сильно поцарапанным носом.
Лазарь долго сидел тогда и угрюмо смотрел на меня, не произнося ни слова. Когда он наконец заговорил, то рассказал мне, что ночью был на волосок от смерти. Он дважды спускался за скульптурами в свою пещеру на обрыве, и, когда карабкался вверх второй раз, у него под рукой обломился камень. Изогнувшись и судорожно махая руками, он качался над сорокаметровой пропастью, чудом ему удалось зацепиться левой рукой за другой выступ, он удержался и потом осторожно преодолел пятнадцать метров до края обрыва. Выбравшись наверх, он сел и крепко задумался: почему произошел несчастный случай? Может быть, нельзя выносить камни из пещеры?
По пути обратно в Анакену Лазарь снова и снова задавал себе этот вопрос, и теперь, явно обеспокоенный, спросил меня о том же.
— Но ведь это безумие, лазить ночью в одиночку по отвесной скале! — сказал я. — Будто сам не понимаешь, как это опасно.
Мои слова не произвели на него впечатления, он только скептически посмотрел на меня. Он всегда так лазил — только один, и только ночью!
— И вообще, какой же это несчастный случай, наоборот, тебе здорово повезло, ты зацепился за другой выступ! — добавил я.
Этот довод подействовал, Лазарь глядел уже не так мрачно. В самом деле, ведь он не сорвался, напротив, все обошлось на редкость удачно, и вот он сидит здесь, целый, невредимый. Но этот страх, эта тревога на душе?..
На это было не так просто ответить… Я смотрел на лежащие на кровати скульптуры: как и прежние, полученные мной от Лазаря, они не подвергались ни чистке, ни мытью, но у зверя с оскаленной пастью была глубокая царапина на носу. Я показал на нее Лазарю, он озабоченно поглядел на светлую метину.
— По-твоему, ты хорошо обращаешься со своими камнями? — попытался я перевести разговор на другое. — А если бы тебя вместе с бургомистром затолкать в один мешок и хорошенько потрясти? Хоть бы травой переложил!