Все это Риро-роко выложил по своему почину — ни Эд, ни Гонсало его не спрашивали про скульптуры. И, пораженные таким признанием, они сразу поделились со мной. Бургомистр лежал с высокой температурой, он физически не мог ни сходить в пещеру за скульптурами, ни изваять новые, однако Гонсало, живя в деревне (он в это время работал с Биллом в Винапу), чутко прислушивался к разговорам пасхальцев в надежде выяснить что-нибудь еще.
В эти дни красавица жена молодого Эстевана, выйдя из больницы после успешного лечения, каждую ночь наведывалась с мужем в пещеру за причудливыми фигурами, которые они складывали у себя в сарае. Я не настаивал больше на том, чтобы они сводили меня в ее родовую пещеру. За это она рассказала мне важные вещи про некоторые камни.
Гонсало знал от меня, что я жду целую партию скульптур из пещеры жены Эстевана. Как-то вечером, бродя вокруг их дома, он увидел груду камня на соседнем участке. И сразу в душе его созрело подозрение. Заключив, что это сырье для фигур, он решил немедленно действовать — ковать железо, пока горячо.
В тот день в деревне произошло несчастье. Одна женщина топила свиное сало в котле возле хижины, а ее ребенок играл тут же. И надо было случиться так, что малыш упал и угодил головой прямо в котел. Мать побежала с ним в больницу, и теперь он, весь в бинтах, лежал там.
На следующий день ко мне с мрачным видом подошел Энлике — тот, что потом ходил с нами в пещеру Атана. Он недавно сам приносил мне в мешке камни из своего тайника. Энлике приходился дядей пострадавшему малышу, и я ждал, что он обвинит меня в несчастье, ведь я уговорил его вынести скульптуры из пещеры! Да, худо… На Пасхи чуть не все так или иначе родня, и любой казус может быть истолкован как прямое или косвенной возмездие нарушителю древних запретов.
Энлике отозвал меня за стену, на которой стоял поднятый идол.
— Беда, — вполголоса заговорил он. — В деревне прямо скандал. Эстеван с женой не выходят из дому, все время плачут. Сеньор Гонсало сказал, что они обманули сеньора Кон-Тики, сами делали фигуры.
— Ерунда, — ответил я. — Нашли из-за чего слезы лить. Скачи к Эстевану и скажи им, что все в порядке. Я не сержусь.
— Нет, не в порядке, — озабоченно возразил Энлике. — Скоро вся деревня разъярится. Если камни новые, все набросятся на Эстевана с женой за то, что они хотели обмануть сеньора Кон-Тики. А если камни старые, люди еще больше рассердятся: зачем выдали тайну своей пещеры! Теперь все будут злы на них.
О пострадавшем малыше Энлике не сказал ни слова. Очевидно, считал это бедой не своей, а брата. Брат же, хотя у него, как я выяснил потом, тоже была пещера, мне камней не приносил.
В тот день я вечером препарировал образцы с кратерного озера и не мог оставить лагерь, но назавтра шкипер ночью отвез меня в деревню, и мы зашли к Эстевану. Хозяин дома сидел на лавке, жена лежала в постели, и у обоих глаза были опухшие от слез. Мы тепло поздоровались, но Эстеван не смог даже ответить, опять разразился слезами. Наконец сказал, что они вот уже двое суток не едят и не спят, только плачут. Потому что сеньор Гонсало заявил, будто Эстеван сделал фальшивые скульптуры, чтобы обмануть сеньора Кон-Тики. Сеньор Гонсало увидел груду камней на участке соседа и решил, что это Эстеван их заготовил для поделок. А того он не видел, что сосед пристраивал дом сзади и камни нужны были для кладки.
Я постарался, как мог, успокоить и утешить обоих, вручил им подарки. Когда мы уходили, они обещали поесть, потом лечь спать и попытаться забыть всю эту историю.
А мы со шкипером, проехав немного дальше, постучались к бургомистру. Дон Педро лежал в постели совсем расстроенный. К нему наведывалась его могущественная тетка Таху-таху, она была страшно сердитая и сказала, что он хороший парень и сеньор Кон-Тики тоже хороший, так нечего продавать сеньору Кон-Тики подделки, об этом ходит слух в деревне. И дон Педро не мог ей возразить, что дал мне старинные камни, ведь он еще не получил ее разрешения выносить что-либо из родовой пещеры Оророины. Поэтому он отговорился тем, что сейчас болеет и все ей объяснит, как только поправится.
— Другие недолго сердятся, — продолжал бургомистр, — а такие старые люди, как разозлятся, три дня даже говорить не могут.
Он дал Таху-таху рулон материала и картон сигарет, сказал, что это дружеский подарок от меня, но она швырнула все на пол и ответила, что ей не нужны вещи, которые он добыл обманом. Он повторил, что это было подарено для нее, только тогда старуха забрала все и ушла.
Сколько мы ни старались вразумить больного бургомистра, оп только хуже волновался. Тета представляла старшее поколение, это давало ей особые права и могущество. Таху-таху — женщина опасная… Она может, рассердившись, убить человека, ей достаточно для этого зарыть в землю куриную голову. Толки об Эстеване и бургомистре взбудоражили всю деревню.
Пасхальцы подходили ко мне и клялись, что на острове нет тайных пещер, все это враки. Может быть, раньше и были, но уже давно никто не знает входа в них. И если кто-нибудь принесет мне скульптуры, значит, сами же их сделали, деды-прадеды тут ни при чем.
При этом было видно, что некоторые говорят совершенно искренне. Зато другие, силясь нас убедить, так горячились и нервничали, что это выглядело подозрительно. Особенно некоторые старики рьяно убеждали нас, будто теперь на острове ничего нет, кроме овец да статуй.
Сегодня тебе говорят одно, завтра другое… И все, у кого были знакомые среди местных жителей, осторожно пытались выяснить истину.
Как-то из Оронго спустился Эд, чтобы сказать, что он теперь опять верит в тайные родовые пещеры, важно только не клюнуть на подделки. Ему удалось выведать у своих рабочих, что хранимое в пещерах принято время от времени выносить и просушивать. Причем некоторые вещи обернуты в камыш тотора.
Билл тоже был сбит с толку разноречивыми слухами. Чтобы получше изучить пасхальский быт, он перешел от губернатора в дом одного из коренных жителей. И как-то в воскресенье, перехватив меня около церкви, он прошептал мне на ухо:
— Я связан обещанием молчать, но одно могу сказать: на острове в самом деле есть тайные пещеры, и в них хранятся вещи вроде — тех, что ты получил.
Следом за Биллом ко мне подошел Гонсало. Он несколько дней ходил страшно огорченный тем, какой переполох вызвал в деревне. Гонсало был искренне убежден, что эти пещерные скульптуры — сплошной обман, но затем случилось нечто такое, что заставило его изменить взгляд. Вот как это было.
Один юный пасхалец рассказал ему по секрету, что по просьбе одной старухи лазил в тайную пещеру в Ханга Хему за скульптурами для сеньора Кон-Тики. В первом отделении рядом с двумя черепами лежал «ключ» — каменная курица. Но дальше проход был завален, и он не смог проникнуть туда, где, по словам старухи, лежали фигуры, завернутые в тотору.
Гонсало так загорелся, услышав этот рассказ, что не отставал от парня, пока тот не пообещал показать ему тайник. Все точно соответствовало описанию — и два черепа, и заваленный боковой ход. Но он обнаружил кое-что еще: кто-то побывал здесь после парня и пытался прорыть лаз под завалом и над ним. Гонсало протиснулся в щель над завалом и метра через три нащупал прокопанное кем-то отверстие. Просунув вниз руку, он извлек горсть земли с истлевшим камышом. Его опередили.