Мы въехали в красивый горный лес, и лошади потянулись вереницей по мягкой траве. Тераи запел сочиненный таитянским королем старинный гимн «Я счастлив, цветок тиаре с Таити». Лошади перешли на рысь, и приходилось нагибаться, чтобы нас не зацепили свисающие над тропой ветви и лианы. В пронизанной солнечными лучами листве порхали и сновали редкостные птицы, радующие глаз великолепной расцветкой.
Пересекая лес, мы поднялись на поросший папоротником бугор. Внезапно Тераи осадил коня и показал вперед. На тропе, глядя на нас, стояла большая бескрылая птица. В следующую секунду она припустилась бежать и мигом исчезла в зеленом туннеле. Нам уже рассказывали про эту птицу, представляющую неизвестный орнитологам вид. Островитяне часто ее встречали, но поймать не могли, очень уж быстро она скрывалась в туннелях и норах. Вообще-то бескрылые птицы в Тихоокеанской области были известны по Новой Зеландии — родине киви и вымершего ныне четырехметрового моа. Мы исследовали лабиринт ходов в густом папоротнике, весь бугор облазили, но загадочная птица как сквозь землю провалилась.
Оставив позади пол-острова, мы устроили привал у ручья, чтобы немного перекусить. Дальше простирался совершенно дикий край. Лес вдруг кончился, и мы словно очутились в пустоте. Ни листвы, ни земли, только головокружительные пропасти. Снизу доносился далекий гул прибоя; глухо порыкивал отраженный каменной стеной ветер, грозя сбросить нас в бездну.
Следом за Тераи мы свернули на полочку, вырубленную в скале древними островитянами. В следующую секунду наш маленький мир перевернулся в моих глазах вверх ногами. Борясь с головокружением, мы с Лив поспешили повернуться лицом к стене. Наши лошади медленно, очень медленно следовали за возглавлявшим кавалькаду гордым всадником. Могучие плечи Тераи и конский круп шириной как раз равнялись опоре, по которой ступали копыта.
Неожиданно полочка кончилась, кончилась и пропасть справа, тропа повернула влево и через перевал спустилась на другую сторону гребня, где нас ожидал новый обрыв, на этот раз с левой руки. И здесь из пропасти с ревом поднимался воздушный поток. Да, эту часть острова никак нельзя было назвать широкой! Далеко внизу виднелась другая бухта, тоже с белой полоской прибоя. Этот обрыв был по меньшей мере таким же устрашающим, как тот, от которого мы только что ушли. Лучше опять отвернуться носом к горе, доверившись опытным лошадям…
Но вот стенка справа оборвалась. Пустота с обеих сторон. Я чувствовал себя будто верхом на пегасе. Впереди — пик, сзади — пик, а между ними узенькая перемычка, по которой вилась тропа. Тераи поглядел через плечо на нас и улыбнулся. Наши ноги болтались над крутыми склонами, спадающими к морскому берегу с плавно изогнутой белой каймой. Гул прибоя сюда не доносился, только непрерывный ровный шорох. Не только мы, но и лошади нервничали. Задрав голову и насторожив уши, они осторожно ступали по гребешку. Их явно беспокоили порывы ветра снизу. Я боялся вздохнуть, пока мы одолевали этот отрезок. Если лошадь оступится, соскочить некуда…
Пронесло!.. Тропа обогнула пик, за которым протянулся еще один острый гребень, потом пошел лес, и нас поглотили дебри. Когда мы снова вынырнули из зарослей, под нами простиралась долина Пуамау. Один шаг — и в несколько секунд достигнешь цели, пролетев с километр по вертикали. Мы очутились на краю самой большой на острове кратерной впадины. Открывающаяся к морю подкова крутых и мрачных скал крепостной стеной обрамляла огромную зеленую чашу. Розовые лучи вечернего солнца озаряли выстроенный вдоль пляжа пальмовый авангард.
Дальше путь пролегал по вырубленному в голом склоне узкому серпантину. Солнце быстро ушло за горизонт, и черные скалы погасили розовый отсвет от закатных облаков. Мы ничего не видели. Только гулкая пустота, оттеняемая доносящимся снизу шорохом, напоминала, что мы едем по краю пропасти. Наклон конской спины указывал, что мы спускаемся, разматывая петлю за петлей. Поразительно, как уверенно ступали в темноте эти маленькие маркизские лошадки. Ведь сколько потрудились, целый день неся нас на спине по горным тропам, а все равно терпеливо шагают дальше. Темнота заставила их замедлить ход, но они почти не спотыкались. У меня и Лив окоченели ноющие ноги, горело натертое седалище, мы вспоминали нисшествие Данте в ад. Скорее бы кончился этот переход, все равно где, лишь бы слезть с деревянных седел. Не видно ни тропы, ни конских копыт, только слышно, как скатываются вниз задетые лошадьми камешки. Мы поминутно окликали друг друга, чтобы не потеряться, и наши голоса улетали в пустоту над замкнутой кручами долиной.
Наконец лошадиные спины выпрямились, кони затрусили по траве. Послышался шум реки, и под копытами заплескалась вода. Мы явно достигли ложа долины. Прибой ритмично рокотал где-то на одном уровне с нами.
В кромешном мраке появилась светящаяся точка и заплясала между конскими ушами. Постепенно увеличиваясь, она превратилась в освещенное окно. Прибой шумел совсем близко; внезапно нас обдало свежим морским ветром. Мы подъехали к стоящему на берегу дому. Наконец-то у цели! С великим трудом спешившись, мы привязали коней к деревьям. Дверь… Чудесный запах яичницы… Я постучал и прислушался.
Дверь распахнулась, нас осветил керосиновый фонарь, его держал в поднятой руке пожилой коренастый мужчина скандинавского типа. Голубые глаза внимательно рассматривали нежданных гостей. Белые появлялись здесь раз в несколько месяцев, если не лет. И не с гор, а со стороны пляжа.
— Бонжур, — отрывисто произнес хозяин.
— Добрый вечер, Генри Ли, — ответил я на его родном норвежском языке.
Он озадаченно попятился и только тут рассмотрел стоявшего позади нас старого знакомого — Тераи.
Немало яиц было съедено и не одна бутылка вина откупорена в тот вечер в одинокой норвежской хижине в долине Пуамау на острове Хива-Оа.
Жизнь Генри Ли сложилась не совсем обычно. Тридцать лет назад он прибыл на Маркизские острова рядовым матросом на старом паруснике. Капитан был пьяница, на борту не прекращались стычки и драки. Когда судно бросило якорь у Хива-Оа, молодого Генри вместе с другими матросами послали на берег за водой. Ему удалось бежать, и он спрятался в пещере, из которой вышел лишь после того, как разъяренный капитан прекратил поиски и судно ушло. Генри полюбил полинезийскую красавицу и женился на ней. Она унаследовала долину на острове, и он решил основать плантацию кокосовых пальм, чтобы заготавливать копру. Жена умерла, оставив ему сына. Вместе с ним Генри перебрался в долину Пуамау, и теперь у него была лучшая плантация на всем Маркизском архипелаге.
С внешним миром Генри Ли соприкасался, только когда с Таити приходила за копрой торговая шхуна. Наряду с работой главным в его жизни был сын Алетти, отличный парень. Еще он дорожил внушительным собранием книг. Однокомнатный дом был заставлен кроватями и завален книгами — знак гостеприимства и интеллекта. Меня поразила библиотека Генри Ли, ведь единственным по-настоящему культурным человеком на Хива-Оа считался Гоген, а он никогда не добирался до этой части острова.
Хозяин дома освободил кровати от книг и журналов, чтобы гостям было где спать.
Утром Генри Ли еще до восхода ушел работать, а юный Алетти и вторая жена Генри, красивая плотная вахина с островов Тубуаи, принялись готовить нам основательный полинезийский завтрак. Тераи осмотрел наши ноги и велел Лив сидеть дома, а сам отправился проведать местных больных.