А сам-то я кто? Очевидно, диффузионист, поскольку склоняюсь к мысли, что люди могли прийти в Полинезию из Америки до того, как Колумб пересек Атлантику. Впрочем, какой же я диффузионист? Ведь я не верю, что полинезийцы попали на эти острова, следуя маршрутом, который даже все изоляционисты признают! Не желаю допустить возможность какихлибо контактов с Америкой до Колумба, они исходят из того, что полинезийцы прошли на пирогах вдвое больший путь против господствующих ветров и течений. Всячески изолируя Америку, они тем самым становятся крайними диффузионистами по отношению к Полинезии.
Диффузионисты подходят к решению проблем по меньшей мере так же нереалистично, как изоляционисты, ведь они совершенно не учитывают ветров и течений, смотрят на мировые океаны как на катки, по которым одинаково легко скользить в обе стороны. Сидят над плоской картой и прыгают карандашом с острова на остров, с материка на материк. Им бы очутиться в пироге на волнах, штурмующих Фату-Хиву, убедиться, как мы убедились, что у этого океана есть «верх» и «низ». А изоляционистам, допускающим, что батат и семена махо сами могли прибыть с течением из Перу в Полинезию, не мешало бы уразуметь, что судно могло проделать тот же путь.
В общем, диффузионисты и изоляционисты одинаково далеки от жизни. Тут надо быть хоть немного географом.
…И опять я вечером, лежа в хижине, размышляю об этих проблемах, которые все больше меня занимают. Намечался конфликт между бородатым дикарем, осуществившим возврат к природе, и бывшим студентом университета, решающим научный ребус. Меня огорчало, что антропологи так легко подходят к моим предметам — биологии и географии, даже не изучают их факультативно. Отрывают древних людей от природы и рассматривают их, словно черепки в музейной витрине.
Внезапно я из мира размышлений вернулся на свой матрац. Собаки! Чужие собаки. Точно: где-то в верховьях долины — собачий лай.
Теи в это время как раз шел через речушку, неся нам на большом зеленом листе горячий ужин. Оба его пса остановились, подняли головы и ответили своим сородичам яростным лаем.
Кто-то спускался с гор, потому что в долине Уиа мы ни разу не встречали диких собак. Днем, когда я ходил за хворостом, мне один раз послышалось, что на горе перекликаются люди. Но я решил, что мне это почудилось.
Собачий концерт стал оглушительным, когда целая свора пятнистых псов, напоминающих пойнтеров, выбежала из зарослей в пальмовую рощу. Следом за ними шли люди — мужчины, женщины, дети. Они кричали и махали руками, приветствуя нас. Наши друзья Вео и Тахиапитиани из Омоа, еще одна чета и гурьба ребятишек, среди которых мы узнали плутишку Пахо. Тихая долина наполнилась криками и смехом. Пахо первым делом осведомился у Момо, осталось ли что-нибудь от варенья и тушенки, купленных нами на Хива-Оа. Теи даже не прикоснулся к ним. И сладости мистера Боба мы приберегли, не желая быть виновниками порчи чудесных зубов Теи и Момо.
Судя по всему, не свежий воздух Уиа привлек нежданных гостей из-за гор. То ли им не давали — покоя мысли о товарах из лавки Боба, то ли на той стороне захотели проверить, чем мы тут заняты. Мы предпочли бы, чтобы там о нас вовсе забыли. И горячо поддержали старика Теи, когда он предложил гостям остаться. В Уиа хороший ветер, достаточно свиней и хлебных плодов, на склонах хватает фаэхока. Стоит ли возвращаться в Омоа, где столько больных?
Из земляной печи Теи только что был извлечен жареный поросенок, и пои-пои поспело, так что еды хватало на всех. Гостей не пришлось долго уговаривать. Вместе с детьми и псами они вошли в ограду вокруг резиденции Теи и, когда от поросенка не осталось даже косточек, устроились на ночлег в пустующей второй хижине старика.
Гости решили остаться. Они не стали строить новых домов, обосновались у Теи и ели у него. Лучшие представители той, западной стороны. Дружелюбные, веселые, здоровые, симпатичные. Вео был первым охотником на острове, и, хотя число полудиких свиней Теи быстро сократилось, в верховьях долины бродило предовольно их сородичей. Вео ходил на охоту со своими псами, вооруженный арканом из гибискусовой веревки. Тахо и другие шутя взбирались на деревья, на которые старику уже не влезть; в изобилии снабжали наше общее хозяйство свежей рыбой и другими дарами моря. Казалось, в долину вернулись старые добрые времена. Ожили склоны, ожил берег. Кричали дети, смеялись женщины. Теи был счастлив, все были счастливы. Мы работали сообща и всем делились.
Иногда океан успокаивался настолько, что можно было понырять и поплавать. Облака шли под углом к своему обычному курсу. Но это длилось всего несколько дней, потом они снова направлялись с востока на запад.
Ребятишки во главе с Пахо искусно ловили осьминогов. И ели их сырыми. Конечно, если нарезать спрута ломтиками и выдержать ночь в лимонном соку, получается очень вкусно. Но ребятишки, чтобы подразнить нас, ели свою добычу живьем. Жевали крупных осьминогов, которые обвивали им шею длинными щупальцами. И покатывались со смеху, видя наш ужас.
Момо обожала щекотать пятки Лив перышком или травинкой. Лив брыкалась, а Момо хохотала до упаду. Ее подошвы обросли толстой кожей, которую девочка срезала острыми камнями. Лив визжала от такого зрелища, к величайшему удовольствию ребятишек.
Вечером все собирались у костра и вместе с Теи пели старые песни. Или слушали рассказы старика про его детство в Уиа В ту пору на острове были школы Настоящие школы, где дети под страхом наказания заучивали наизусть предания о далеком прошлом, когда короли женились на родных сестрах и люди общались с богами. Тогда в прибрежных водах водилось много черепах, и люди населяли всю долину, даже склоны Натаху. Теперь же на горе остались лишь ка— кие-то вертикальные ходы в пустые подземные полости. Наступили другие времена… Казалось, Теи в глубине души надеется, что мы общими силами возродим былое. Старый отшельник стал бодрее прежнего.
А через две-три недели долину наводнили новые гости. Поскольку Вео и его спутники не вернулись, многие жители Омоа во главе с нашим первым провожатым перевалили через горы, чтобы выяснить, что, собственно, происходит. В их числе было несколько отчаянных бузотеров.
По приглашению Теи все втиснулись в его две хижины. Сам хозяин хлопотал на кухне. Новоприбывшие не участвовали в добывании пищи. Они ограничивались приготовлением своего рода пива из апельсинов. День-деньской сидели сложа руки или пролеживали бока, ожидая, когда поспеет пиво, и требовали, чтобы Теи обслуживал их.
Алкогольные напитки были неизвестны в Полинезии, когда туда пришли европейцы. Азиатский обычай жевать бетель с известью распространился на восток только до рубежа, разделяющего меланезийские и полинезийские острова. Зато практически на всех островах Полинезии укоренился обычай пить каву; это говорит о его древности и о том, что он, видимо, принесен в эту область из какого-то общего центра. Аналогичный обычай — ритуальное потребление касавы
— известен у американских племен от Мексики до Перу. На Тихоокеанском побережье Южной Америки этот напиток известен под названиями «чича», «акха», «кавау» и приготовляется точно так же, как полинезийская кава. Сначала разжевывают определенный корень (в некоторых районах Америки — кукурузу), и получившуюся кашицу выплевывают в миску с горячей водой. Дав смеси забродить, волокна отцеживают. Готовый безалкогольный сок, ферментированный слюной, пьют в честь обожествленных предков. Вплоть до прибытия европейцев американские индейцы и полинезийские племена не знали других хмельных напитков. Касава, кавау или кава не вызывает буйного веселья, как алкоголь, напротив, участники ритуала становятся молчаливыми, мрачными и сонными.