Трудно удержаться от уже сделанного в предыдущей главе вывода, что значительная полинезийская этническая группа, прибывшая на остров Пасхи, только и сохранила от своей родной культуры, что инструмент для обработки дерева, земляную печь да часть лексики. В известном смысле можно сказать, что дополинезийская культура на Пасхе дожила до исторических времен, правда, в чрезвычайно урезанном и выродившемся виде, поддерживаемая не той этнической группой, которая была ее носителем. Поскольку полинезийцы, достигнув Пасхи, променяли, как признают их собственные предания, свою культуру на обычаи первопоселенцев, это не позволяет получить четкую археологическую датировку их прибытия. Остается лишь исходить из данных преданий о том, что оба народа мирно сосуществовали 200 лет, прежде чем потомкам западных пришельцев надоело гнуть спину на своих восточных предшественников и они подняли мятеж, ознаменованный битвой у Поике, которую предания и археология согласно относят к 1680 г. Если признать годность этого индикатора, полинезийцы приплыли на Пасху под конец XV в.; это неплохо согласуется с датой (около 1400 г.), вычисленной Раутледж на основе тщательнейшего изучения местных генеалогий. Мы видели выше, что немногочисленные каменные исполины на Маркизских островах были воздвигнуты примерно в 1316 и 1516 гг.; отсюда интересное предположение: не связано ли это с визитами пасхальских ваятелей? Хотя маркизские монументы достаточно велики, стилистически они заметно отличаются от пасхальских: истуканы Маркизских островов, как и остальные местные изделия искусства, точно повторяли стереотипное изображение Тикки.
Если мы следом за Раутледж и в соответствии с местными преданиями и генеалогиями предположим, что полинезийцы прибыли на Пасху между 1400 и 1480 гг., то они уже не могли быть причастны к переходу от солнечного культа раннего периода к культу птицечеловека среднего периода. Да и вообще ни на Маркизах, ни в других частях Полинезии культа птицечеловека не было. Наши стратиграфические датировки свидетельствуют о перестройке изученных экспедицией аху около 1100 г. Нужны еще раскопки, чтобы установить, были ли все аху перестроены тогда же или что более, вероятно, этот процесс был длительным, новые пришельцы ломали старые конструкции по мере надобности. Хотя культуры раннего и среднего периодов достаточно близки, чтобы приписать их родственным племенам, вышедшим из одного региона, все же какое-то различие в происхождении было: строители среднего периода исповедовали культ предков и, конечно же, не стали бы уничтожать сооружения и изваяния своих прадедов. По сути мы видим на острове Пасхи то же, что и в области высокоразвитых культур Южной Америки, — археологическую стратификацию различных, но в основе родственных культур. Это одинаково заметно как в Тиауанако, где смена культурных эпох характеризовалась разрушением и перестройкой ступенчатых культовых террас, а также видоизменением статуй, так и на Тихоокеанском побережье, где на севере чередуются культуры раннего и позднего чиму, на юге — ранней и поздней наска. И перекрываются все эти древнеперуанские культуры инкской цивилизацией. Если углеродная датировка верно относит начало среднего периода на Пасхе приблизительно к 1100 г., это согласуется с образованием инкской империи в Перу. Поскольку характерные черты не только раннего, но и среднего периода указывают скорее на Перу, чем на Полинезию, важно отметить, что начало среднего периода на Пасхе совпадает с приходом к власти первого Инки, — событие, с которым связаны ожесточенные войны во всей Андской области. Пасхальские предания изображают первого короля, Хоту Матуа, отнюдь не героем; более того в них говорится о кровопролитных войнах в опаленном солнцем обширном королевстве на востоке, о том, что поражение в битве вынудило Хоту Матуа бежать вместе со своими приближенными и их семьями в океан в сторону заходящего солнца.
Эволюцию мореплавания можно сравнить с течением реки: много мелких ручейков соединяются в один поток, который набирает силу и вливается наконец в море. После того как древний человек отважился пересечь тихую воду верхом на бревне, не требовалось особенно большой изобретательности, чтобы понять, что вместе со вторым бревном оно уже не будет переворачиваться. Таким был первый неизбежный шаг к грубому бревенчатому плоту.
Естественно предположить, что древний человек оценил грузоподъемность толстого бревна раньше, чем подумал о плавучести многих тростинок, связанных вместе, стало быть, в первобытном мореплавании бревенчатые плоты предшествовали бунтовым судам. Но решающим для местной эволюции было наличие материала, преобладание бревен или камыша.
Неуклюжие, кое-как связанные плоты несомненно первыми пересекали глубокие реки и подходили к манящему острову. Убедившись, что на судах куда удобнее совершать долгие путешествия по внутренним водам и вдоль морского побережья, перевозить тяжелый груз и ловить на озере рыбу, первобытный человек уменьшил сопротивление плота воде и увеличил скорость, заострив ему нос. Постепенно начали появляться все более сложные бревенчатые плоты и бунтовые суда. Наиболее совершенные образцы обеих основных категорий, употреблявшиеся до недавнего времени, — бальсовые плоты и камышовые ладьи в приморье бывшей инкской империи.
Большим шагом вперед явилась новая идея — выдолбить изнутри толстое бревно, добиваясь плавучести за счет выталкивающей силы вытесненной воды, а не за счет массы дерева. Появление наряду с плотом долбленки свело к минимуму сопротивление воды, поскольку можно было обходиться одним бревном, и в то же время увеличило свободу передвижения по узким протокам.
Несомненно, каноэ — первое судно, чья плавучесть основывалась на принципе полого корпуса. И все же нам, вероятно, никогда не придется узнать, какое судно первым обрело истинную форму лодки — водонепроницаемое каноэ или пропускающее воду бунтовое судно. Мы знаем, однако, что изобретение каноэ как такового оказалось тупиковым путем, шла ли речь о долбленке или о каркасе обшитом кожей или корой. Принцип полого корпуса внедрялся в судостроительство по совершенно разным линиям. Самые большие и сложные каноэ принадлежат индейцам северо-западного приморья Америки и их океаническим соседям от Гавайских островов до Новой Зеландии. Огромные пиро́ги строили в доевропейские времена по берегам Карибского моря и на западном побережье Африки. Для Полинезии — там, где не было достаточно больших бревен, — характерно наращивание досками выдолбленного днища, однако нигде в мире не находили долбленки с добавлением внутреннего каркаса, приближающего ее по размерам и форме к настоящему кораблю со шпангоутами. Широко распространенное представление, будто суда первых цивилизованных народов развились из долбленки, ни на чем не основано.
Первые известные корабли строились из бунтов камыша, а не из бревен и досок. Строились по простому принципу плавучести за счет сквозного прохождения воды, а не по принципу вытеснения воды водонепроницаемым корпусом. Эти древнейшие суда известны нам по доисторическому искусству Северной Африки и Западной Азии. Об их размерах и очертаниях можно судить по додинастическим петроглифам в Египте, наскальной живописи в Сахаре, гравировке на наиболее древних месопотамских печатях. К этому начальному периоду камышовых судов относится и начало применения мачты и паруса. Керамическая модель в Багдадском музее с цилиндрической опорой для мачты показывает, что в этой области ходили под парусом по меньшей мере около 4000 г. до н. э. На большом додинастическом сосуде в Британском музее видим считающееся древнейшим изображение египетского парусника с надстройкой на палубе; оно датируется периодом Негада II, старше 3100 г. до н. э. Однако великое множество изображений камышовых судов, в том числе с мачтой и парусом, которые в последнее время обнаружены в сухих вади между Нилом и Красным морем, относятся к той же додинастической поре и вполне могут соперничать по древности с запечатленными в керамике Египта и Ирака.