Я и не собирался делать этого в киносценарии, я знал правила советского кинематографа – ни одна студия не взяла бы этот сценарий. Но в его истории была еще одна проблема, легальная для советского кино и интересная для меня лично: имел ли право капитан Кичин рисковать жизнью членов своей команды и своей собственной ради спасения не людей, а всего-навсего куска железа стоимостью в два или три миллиона долларов? Где кончается оправданный риск и начинается авантюра? Что такое романтика и имеет ли на нее право человек, в руках которого власть?
Эти как бы общечеловеческие проблемы и другие, более мелкие, но не менее актуальные для моряков – проблемы многомесячной разлуки с семьями, одиночества в море и т. д. – собирался поднять я в своем киносценарии и фильме.
Но я знал, что не могу сесть писать этот сценарий, физически и психологически не смогу написать и строки, пока не сделаю все, что в моих силах. Для самого Кичина, для его возвращения на капитанский мостик и его победы в борьбе с Одесским управлением КГБ.
Первым делом я позвонил из Одессы в Москву, в «Комсомольскую правду», Бочарову.
– Старик, – сказал я. – Я по поводу капитана Кичина. Ты собираешься писать о нем в газете?
– Я уже пробовал. Ничего не проходит…
– Ты пробовал год назад, когда он был в тюрьме. А теперь он на свободе. И без предъявления всякого обвинения. То есть его продержали девять месяцев в тюрьме незаконно. Давай вдвоем напишем об этом статью.
– Ты с ума сошел! Кто же это напечатает?!
– Во-первых, зависит от того, как написать. А во-вторых, еще до того, как будут решать, печатать статью или нет, у нас в руках будет набранная статья. Чтобы решиться публиковать ее, редакция потребует завизировать ее у министра флота, прокурора СССР, в Одесском обкоме партии и так далее. И чем больше мы будем ходить с этой статьей по верхам за визами, тем лучше для Кичина и для статьи. Ты меня понял?
– Кажется, да… Когда ты будешь в Москве?
– Если ты согласен, мы с Кичиным вылетаем следующим рейсом.
– А зачем нам Кичин? Я про него все знаю, ты тоже.
– Гена, я не могу его тут оставить. Он не в состоянии… Когда мы прилетим, ты сам увидишь. Попроси секретаршу редактора забронировать нам номер в гостинице по соседству с редакцией. Лучше всего в «Пекине». И знаешь что? На всякий случай не нужно упоминать его фамилию. Пусть заказывает номер только на мое имя. Ты понял?
В тот же день мы с капитаном Кичиным вылетели в Москву. Я действительно не мог оставить его одного в Одессе. За последние две-три недели с ним произошло нечто трудноописуемое. Человек, который пятнадцать лет провел в море, человек, который восемь лет был капитаном дальнего плавания, тринадцать раз ходил во Вьетнам, спасал горящее судно, лежал во вьетнамском подземном госпитале, просидел девять месяцев в тюрьме КГБ и не спасовал, не сдался, выдержал все, этот самый человек вдруг сломался, на моих глазах превратился буквально в тряпку, в истеричку…
Дело было, конечно, не в водке.
И даже не в развале семьи.
И не в разрушенной карьере.
Мне кажется, дело было в ином. Есть люди-вспышки, способные свернуть горы на едином порыве. Есть люди – бегуны на короткие дистанции, способные собрать все свои силы и прошибить стены за короткий срок. И есть люди – камень, которые не сдаются годами, десятилетиями.
Кичин был из породы бегунов на короткие дистанции или даже из породы людей-вспышек. Это не умаляет его и не возвеличивает, это только говорит о его природных задатках, о его характере, вот и все. Его сил хватило на то, чтобы даже парализованным довести судно до Вьетнама, и на то, чтобы выдержать девять месяцев в одиночной камере одесского КГБ. Это тоже немало, поверьте! И даже когда он вышел на свободу и увидел, что все разрушено – карьера, семья, он еще как-то держался. Но когда он увидел, что он уже не один, что с ним, как с больным, возятся редакторы «Комсомольской правды», московский сценарист и одесский кинорежиссер, он словно распустил собранную в комок волю, он стал похож на маленького капризного ребенка. Он пьянел после второй рюмки и принимался хвастаться и плакать… Да, порой он даже вызывал у меня неприязнь, отвращение…
Именно поэтому я не мог оставить его одного в Одессе, я не мог позволить, чтобы он один напивался здесь в портовых ресторанах и – на радость его врагам из одесского КГБ – превратился в Одессе в посмешище, в юродивого…
И я понимал, что вытащить его из этого состояния можно только одним – чтобы он поскорей ушел в море, в плавание. Если не капитаном, то кем угодно – помощником капитана, штурманом…
О, я до сих пор хорошо помню эти десять дней, проведенные с Кичиным в Москве, в номере гостиницы «Пекин». Статья за двумя подписями – моей и Геннадия Бочарова – была готова и набрана через три дня. В ней мы описали всю изложенную выше историю с упоминанием фамилий А. и Куварзина, но лишь с одной уловкой: мы нигде не употребляли слово «КГБ», мы писали «следственные органы города Одессы», «следователь А.», «начальник следователя товарищ Куварзин»… Любой несведущий читатель мог решить, что речь идет о милицейских следователях или о следователях одесской прокуратуры, а критиковать работу этих органов в советской печати дозволено. Конечно, под «несведущими читателями» мы в первую очередь подразумевали цензоров.
Получив на руки оттиски нашей статьи, мы с Бочаровым приступили к главной части нашей работы – сбору начальственных подписей, удостоверяющих подлинность всего, что в этой статье изложено. Первая виза – полковника Волкова из Управления уголовного розыска СССР – была получена легко, это был как бы «наш» человек. Затем Геннадий Бочаров улетел с оттиском статьи в Киев, столицу Украинской республики, – Одесса находится на Украине, и Одесский обком партии, исключивший Кичина из рядов КПСС, подчиняется ЦК КП Украины. В Киеве Бочаров на правах столичного журналиста прошел прямо к первому секретарю ЦК КП Украины. Он положил перед ним оттиск нашей статьи – она занимала больше половины газетной страницы, наверху этой страницы была шапка «Комсомольской правды» и штамп «Для служебного пользования, типография газеты «Правда». На партийных функционеров все, что исходит из типографии газеты «Правда», производит впечатление законодательного решения ЦК КПСС. Прочитав статью, украинский секретарь почесал затылок и сказал: «Да, кажись, мы порухувалы с цим капитаном» [20] …
– Надо бы пересмотреть решение об исключении Кичина из партии, – сказал ему Бочаров.
– Ни, цэ нэ можливо [21] …
Хотя любой грамотный человек на Украине свободно говорит по-русски, партийные лидеры республики демонстративно говорят только по-украински, чтобы продемонстрировать свою якобы независимость от Старшего Русского Брата…
– Почему это невозможно? – спросил Бочаров. – Вы же сами говорите, что поспешили с этим капитаном. Он был арестован и исключен из партии без всякой вины, вы сами видите – вот виза первого заместителя начальника уголовного розыска.