После этого все пошли танцевать, и стар и мал. Барабанщик со своим ансамблем снова заиграли вихревую хюлу-хюлу. Первыми в круг вошли девушки и задали бешеный ритм, затем стали по очереди приглашать нас; остальные сами, без приглашения, присоединялись к танцу, часто-часто подпрыгивая и извиваясь.
Один Эрик сидел как вкопанный, сырость и ветер на плоту вызвали к жизни его старый радикулит, и теперь он важно восседал на скамейке, дымя трубкой, будто старый шкипер. Тщетно девушки пытались заманить его в круг. В широченных штанах из овчины, которые выручали его ночью в холодном течении Гумбольдта, голый по пояс и с окладистой бородой он был вылитый Робинзон Крузо. Юные красавицы и так и этак его улещивали – все напрасно. Увенчанный цветами Эрик знай себе с серьезным видом попыхивал трубкой.
Но тут в круг вышла рослая мускулистая матрона. Она кое-как изобразила несколько па хюлы и решительно подошла к Эрику. Он испуганно воззрился на нее, но амазонка с обольстительной улыбкой схватила его за руку и сдернула со скамейки. Чудесные штаны Эрика были надеты мехом внутрь, и сзади из дыры выглядывал белый клок, вроде заячьего хвоста. Держа в одной руке трубку, а другой прижимая больное место, Эрик нехотя побрел за дамой. Когда он запрыгал под музыку, ему пришлось отпустить штаны, чтобы поймать спадающий с головы венок, однако тут же он опять схватился за штаны: они поехали вниз под собственной тяжестью. Ковыляющая перед ним толстуха представляла собой не менее потешное зрелище, и мы хохотали как сумасшедшие. И вот уже все бросили танцевать, хохочут, так что пальмы трясутся. Только Эрик с партнершей-тяжеловесом продолжали грациозно подскакивать, пока хохот не сморил хор и оркестр.
Праздник продолжался, и только на рассвете нам дали передышку, но сперва пришлось еще раз пожать руку каждому из ста двадцати семи жителей поселка. Это повторялось каждое утро и каждый вечер, сколько мы жили на острове.
В деревне удалось наскрести для нас шесть кроватей, которые расставили в ряд в доме собраний, и мы уснули на них, будто гномы из сказки, с висящими в изголовье венками.
На следующий день шестилетнему мальчугану, у которого был карбункул на голове, стало совсем плохо. Температура поднялась почти до сорока двух, и опухоль на макушке, в кулак величиной, беспощадно нарывала. Еще несколько нарывов поменьше было у него на пальцах ног.
Тека сказал, что эта болезнь сгубила у них уже немало детей, и если среди нас нет врача, дни мальчугана сочтены. У нас был с собой пенициллин в таблетках, но мы не знали, сколько можно дать ребенку. Если малыш умрет во время лечения, это может плохо кончиться для нас.
Кнют и Торстейн вытащили радиостанцию и натянули между самыми высокими пальмами направленную антенну. Вечером они снова связались с нашими заочными друзьями в Лос-Анджелесе – Галом и Фрэнком. Фрэнк позвал врача, и мы отстучали ключом симптомы болезни, а также что есть в нашей аптечке. Фрэнк передал нам ответ врача, и мы среди ночи отправились в хижину к маленькому Хаумате, который метался в жару, окруженный причитающими раройцами: там, наверное, полдеревни собралось.
Герман и Кнют занялись врачеванием, на долю остальных выпала нелегкая обязанность сдерживать натиск родичей. Мать мальчугана пришла в ужас, когда мы явились с ножом в руках и потребовали кипятку. Обрив больного наголо, мы вскрыли нарыв. Гной бил фонтаном, и мы едва поспевали выгонять из хижины прорвавшихся жителей. Да, невеселая история. Очистив и продезинфицировав гнойник, мы обмотали голову мальчугана бинтами и начали курс пенициллина. Двое суток он получал таблетки через каждые четыре часа. Температура упорно держалась, и мы продолжали выкачивать гной, а вечером брали радиоконсультацию у врача в Лос-Анджелесе. Наконец температура резко упала, вместо гноя пошла сукровица, и мальчик сразу повеселел, только поспевай показывать ему картинки из странного мира белых людей, с автомобилями, коровами и многоэтажными домами.
Через неделю Хаумата уже играл на берегу с другими детьми, правда, с забинтованной головой, но и повязку мы скоро сняли.
После такого успеха к нам повалили больные. У всех болели зубы и живот, да и нарывов хватало. Мы направляли пациентов к доктору Кнюту и доктору Герману, которые прописывали диету и щедрой рукой раздавали пилюли и мази. Кое-кто поправился, и никому не стало хуже, а когда аптечка опустела, мы принялись успешно пользовать страдающих истерией старух овсянкой и густым какао.
Прошло несколько дней, и празднества вылились в новое торжество. Нам предстояло пройти посвящение в граждан Рароиа и получить полинезийские имена. Даже мое второе имя, Тераи Матеата, не годилось. Пусть меня так зовут на Таити, но не здесь.
Посреди площади поставили шесть скамеечек для нас, и раройцы собрались заблаговременно, чтобы занять места получше. Тека с важным видом сидел вместе со всеми. Он, конечно, вождь, но, когда дело касалось древних ритуалов, бразды правления переходили к Тупухоэ.
Молчаливые и серьезные, все терпеливо ждали. И вот, опираясь на суковатую палку, торжественно, не спеша идет плечистый, тучный Тупухоэ. Это был другой, серьезный Тупухоэ. Словно погруженный в глубокую думу, он подошел и остановился перед нами – прирожденный вождь, великолепный оратор и артист.
Указывая своей палкой поочередно на запевал, барабанщиков и дирижеров танца, Тупухоэ негромко и сдержанно отдал им краткие распоряжения. Потом опять повернул к нам выразительное смуглое лицо и вдруг широко раскрыл свои глазищи, так что огромные белки засверкали вперегонки с зубами. Поднял палку и начал сыпать старинными заклинаниями, причем его понимали только старики, потому что он говорил на древнем, забытом наречии.
Затем Тупухоэ рассказал (Тека переводил), что первого короля, который поселился на этом острове, звали Тикароа, и Тикароа правил всем атоллом, сколько он тянется с севера на юг и с востока на запад, а также до самого неба.
Под звуки старинной песни о короле Тикароа Тупухоэ положил мне на грудь свою могучую длань и возвестил, что нарекает меня именем Вароа Тикароа – Дух Тикароа.
Когда смолкла песня, наступила очередь Германа и Бенгта. Их тоже коснулась смуглая ручища вождя, и один получил имя Тупухоэ-Итетахуа, а второй – Топакино. Так звали двух древних героев, которые вышли на бой с морским чудовищем у входа в лагуну Рароиа и убили его.
Барабанщик выбил бешеную дробь, и вперед выскочили два крепыша в набедренных повязках, с длинными копьями в каждой руке. Начался марш на месте, они поднимали колени до самой груди и угрожающе потрясали копьями, вращая головой из стороны в сторону. Новый всплеск барабана, танцоры высоко подпрыгнули, и начался удивительно совершенный по ритму воинственный танец, настоящий балет. Танец, изображавший схватку героев с морским чудовищем, длился недолго. Новая песня, новый ритуал, и Торстейн получил имя Мароаке в честь одного из древних королей деревни. Эрика и Кнюта окрестили Тане-Матарау и Тефаунуи– так звали двух знаменитых героев-мореплавателей. Сопровождавший их крещение длинный рассказ исполнялся речитативом в головокружительном темпе. Эта бешеная скороговорка призвана была одновременно поразить и позабавить слушателей.