Впрочем, начавшаяся реализация моих планов по массовому производству тушенки должна была скоро изрядно сократить этот поток зерна. Ибо оно непременно окажется востребовано на внутреннем рынке. Одним сеном нужного количества говядины не выкормишь. Но ничего, пока производство тушенки наберет темп — лет шесть у них есть. Пусть купчишки слегка жирком обрастут. А там уж и на что другое переключатся. Эвон какую мобильность мышления показали — и тогда сдюжат.
Мне же лично проект тушенки (делаться-то она должна была на моих собственных заводах) должен был на пике приносить, по расчетам, миллионов по десять-двенадцать в год. Ну а когда спадет первоначальный ажиотаж, стабилизироваться на уровне все тех же четырех-пяти миллионов. И держаться где-то на таком уровне лет десять-пятнадцать. Пока наконец в других государствах не отработают (ну или не украдут у меня) технологию и не начнут собственное производство… Но при этом в карманах крестьян должно было за это время оседать миллионов по двенадцать ежегодно, что должно было дать прирост среднегодового дохода на один двор в размере одного-полутора рублей дополнительно. И где-то половину его я планировал опять же вернуть в казну путем повышения подушной подати копеек до семидесяти пяти, а то и до рубля. Поднимать уровень благосостояния населения страны, а особенно крестьянства, было необходимо, но не шибко резко. Иначе мои перспективные планы по развитию промышленности пойдут псу под хвост из-за отсутствия свободных рабочих рук. А платить рабочим зарплату, коя сделает труд на заводе более привлекательным, чем крестьянствование, — пока тоже не выход. Потому как это резко повысит себестоимость продукции и соответственно конечную цену товара. Я-то ведь знаю, как англичане обскакали (ну или скоро обскачут) голландцев со своим сукном-то. Об этом в любой толковой бизнес-школе рассказывают. Просто голландцы — платили, а лаймы — вешали. Голландцам приходилось нанимать рабочих, а англичане, устроив у себя знаменитое огораживание, согнавшее с земли сотни тысяч, а то и миллионы крестьян, приняли жесточайшие законы против бродяжничества, просто вынудив выгнанных из своих домов людей идти на фабрики и работать не то что за гроши, но просто за еду и место в рабочей казарме…
Впрочем, я надеялся еще и на уже куда более высокий уровень механизации производства, который непременно должен был в скором будущем еще сильнее повыситься. Все страны в конце двадцатого — начале двадцать первого века были вынуждены либо переносить производство в Азию, по месту наличия дешевой рабочей силы, либо завозить гастарбайтеров… кроме Японии. Она вполне свободно обходилась без этого, используя вместо гастарбайтеров роботов. Ну вот и я собирался двинуться их путем. Тем более Аким докладывал, что в Верхотурье заработал прототип паровой машины. Он вообще вернулся оттуда полный каких-то нереальных надежд… ну типа тех, что испытывали в восемнадцатом веке Вольтер и Дидро (а в девятнадцатом — народовольцы) в отношении народного просвещения, а советские интеллигенты в конце двадцатого — в отношении демократии. Я же давно вывел для себя, что на самом деле ключевыми факторами развития любого бизнеса являются два — уровень используемых технологий и качество управления. А все остальное, может, и важно, но вторично. И вот эти-то факторы я собирался развивать изо всех сил…
Так вот, мне пришлось слегка притушить энтузиазм Акима насчет непременного и близкого светлого будущего человечества и повелеть сосредоточиться на доведении прототипа до ума. То есть до того момента, когда эксплуатация паровой машины в виде источника энергии будет обходиться в годовом исчислении выгодней, чем водяного привода. Причем первый образец, а также еще пару таковых, после того как они будут построены, я велел не разбирать ни в коем случае. Потом в музей поместим…
А первого января из Москвы, куда я отбыл, убедившись, что в Польше все успокоилось и вероятность бунта практически сошла на нет, было объявлено по армии о жалованной царем награде. Каждый рядовой получал по десять рублев. И далее все шло по нарастающей. Капитану уже выдавалось сто. Полковнику пятьсот. А генералу-воеводе князю Скопину-Шуйскому жаловано было аж десять тысяч. Кроме того, офицерам рекомендовалось из выделенных сумм кого-то из наиболее отличившихся поощрить и самостоятельно… Но также было объявлено, что сии жалованные деньги будут вручены лишь после вывода войска на места постоянной дислокации. Еще более оживлять денежное обращение в Польше и Литве я не собирался…
По весне был аннулирован чрезвычайный военный налог, введенный на время войны. А также развернуты работы по строительству новых мощных крепостей и широкой перестройке старых по новым южным и западным границам страны. Всего было решено перестроить и наново возвести пятнадцать крепостей. Каменец, Журавно, Галич и три новых по Днестру — на юге, Львов, Белз, Брест-Литовский, Гродно и пять новых — на западе. Все восемь новых крепостей планировались в первую очередь как военные городки, в коих и будут в основном стоять гарнизонами защищающие новые границы войска и обучаться пополнение. Там же разместилось и восемь полков крепостной артиллерии, а еще два были розданы по ротам в перестраиваемые старые крепости. Причем я планировал, что в новые крепости будет в основном призываться пополнение из старых земель страны, а новики и охочие люди с новых земель будут отправляться в военные городки в старые губернии. По моему разумению, требовалось как можно быстрее перемешать и, так сказать, привести к общему знаменателю все вновь приобретенные земли, дабы никаких различий напрочь не осталось.
Каждая из новых крепостей бастионного типа должна была с учетом всех затрат и артиллерии обойтись не менее чем в пятьсот тысяч, да и ремонт и перестройка старых также требовали больших затрат, но благодаря проведенной операции деньги на сие были. Так что работы развернулись немедленно.
Кроме того, еще триста тысяч рублей были ассигнованы на перестройку системы государственного управления в трех новых губерниях — Минской, Пинской и Киевской. Коя прошла довольно быстро. И уже на следующий год местная шляхта с некоторым раздражением обнаружила, что их «холопы» обнаглели настолько, что смеют подавать голос в их присутствии…
Я же приступил к двум давно ожидаемым делам — денежной реформе и организации банка…
Еще в самом начале своего пребывания в этом времени я, к своему изумлению, обнаружил, что деньги здесь чеканило отнюдь не только государство, а все кому не лень [42] … ну практически. Я тогда даже плотоядно помечтал, как я бы здесь развернулся… ежели бы не был тем самым государством. К тому же ходило монет в обращении великое множество. Одних серебряных копеек было два вида — московки и новгородки. Кроме того, на территории страны имели хождение немецкие и чешские талеры, голландские левендалеры, ефимки, представлявшие собой те же талеры, но с русской монетной печатью, золотые и серебряные флорины, венецианские цехины, турецкие акче и еще туча всякой иной монеты. А вот русского рубля не было. Ну не чеканили его вообще. Однако, поскольку это работало, причем не так уж чтобы и худо-бедно, я решил сразу ничего не ломать. Но теперь я решил, что пришло время навести порядок в денежном обращении и исправить эту прямо-таки вопиющую несправедливость. Ибо сейчас для сего — самый удачный момент, ведь вследствие операции по ограблению Польши у меня в руках оказался излишек весового серебра и золота где-то миллионов на тридцать, и я совершенно не был способен придумать, каким образом мне потребуется вводить его в обращение в ближайшие пару лет. Так что можно было начать чеканку монеты, не изымая серебро из оборота, а саму реформу провести мягко, допустив на некоторое время параллельное хождение старой и новой валюты, чтобы денежная реформа не стала шоком для моей растущей экономики.