Конечно, главная причина не в самом Плюхе, а в его экипировке, особенно в шлеме, ну а злиться на неодушевленные предметы – это уже и вовсе шизой попахивает. Но зато это предметы так предметы, так-на! Что скафандр, что шлем. И защита, и «всевидение», так-на. И то, и другое для настоящего сталкера находка зашибись! Шлем даже круче, пожалуй. И артефакты, недоступные глазу, видишь, и аномалии, и вообще всякие опасности… Правда, не все – в «солярий»-то Плюх угодил. Но идеального вообще ничего не бывает, а шлем все равно штукенция что надо. Впрочем, шлем от скафандра неотделим, так что это даже не предметы, а предмет. Предметище! Жаль вот только, что бесполезен для всех, кроме хозяина. А может разведчик туфту гонит, что скафандр только его одного слушается? Просто боится, что отберу, вот и… Хотя у такого отберешь, пожалуй! Рохля рохлей, а сражаться умеет. И все-таки, будь у него, Шершня, такой скафандр, то, в принципе, никуда из Зоны можно было бы и не улетать. Он бы и здесь так зажил, что все бы обзавидовались.
Вот до чего же хреново, что не примерить никак этот скаф! Это и сделать-то можно, лишь прикончив Плюха. Хотя тот и балаболил что-то насчет того, что скафандр не снимется даже с него мертвого. Но это, скорее, он страховался – не может такого быть, чтобы что-то с трупа снять было нельзя. Даже кожу – и ту можно, так-на. А тут всего лишь одежка, пусть и охрененно крутая. Ну так и что теперь – попробовать кокнуть разведчика, снять с него скаф и напялить на себя? Без изысков. А если и в самом деле он на чужом теле не заработает? Тогда – ни скафандра, ни корабля. Да еще и Бизон пристукнет – это уж даже можно не сомневаться! Так что, как ни крути, а синица в руках, корабль, в смысле, все-таки надежней, чем журавль в небе. Да и то, как сказать еще – что тут журавль, а что синица. Нет, хрен с ним, пусть пока все остается как есть. Кто его знает, как дальше дело повернется. Может, этот Плюх еще и сам скопытится, так-на – все же Зона есть Зона. Главное, чтобы в тот момент Бизона с остальными рядом не оказалось, а то скафа не видать как своих ушей…
Рассуждая так, Шершень и не заметил, как подъем сменился спуском. Довольно крутым, кстати. Еще подумаешь, прежде чем сказать, что идти стало легче – ноги приходилось постоянно держать в напряжении, чтобы не покатиться вниз и не переломать костей, случалось здесь пару раз с неосторожными сталкерами и такое. Благо помогал идти лежавший в рюкзаке невидимый артефакт, да и все-таки спуск не подъем, так что преодолели его чуть побыстрее. Затем был еще один подъем, совсем небольшой по сравнению с первым, и еще один спуск – намного длиннее первого, но зато и более пологий, по которому идти было одно удовольствие, ноги сами несли.
Теперь оставалось пересечь Дорогу-в-одну-сторону, после которой располагалась небольшая дубовая роща, а уже за ней можно было увидеть и Лазаревку. В этой самой рощице по плану и должны были они с Плюхом «подслушать чужой разговор».
Дорога-в-одну-сторону, в принципе, являлась пустяковым «аттракционом», вызывающим удивление только у новичков. Это и в самом деле была обычная бетонка длиной с километр, никуда не ведущая, словно обрезанная с обеих концов. Ее необычность заключалась в том, что в какую бы ты сторону по ней не пошел, всегда возвратишься в исходную точку. Причем заметить, когда и как произошел поворот на сто восемьдесят градусов, не представлялось возможным, как ни старайся. Мало того, если просто пересекать дорогу не под прямым углом, эффект получался тем же – ты неминуемо приходил на ту же сторону, откуда начал движение. Но все об этом давным-давно знали, так что просто шли строго перпендикулярно бетонке.
В общем, Шершень даже и не надеялся, что Дорога-в-одну-сторону окажется для Плюха чем-то неожиданным, тем более, разведчик по-прежнему шел с надетым на голову «пузырем». Но вот тут-то как раз сталкера и ждал нечаянный сюрприз: едва бетонка оказалась в поле зрения косморазведчика, как тот вдруг остановился и вытаращил глаза так, словно увидел нечто невообразимое. Простояв в неподвижности примерно с минуту, Плюх зажмурился, потряс головой и снова открыл глаза с таким выражением лица, словно надеялся, что увиденное ему всего лишь померещилось. Однако его надеждам не суждено было сбыться, и физиономия разведчика вновь приняла обескураженный вид.
– Ёшки-блошки, – пробормотал он. – В страшном сне не приснится…
– Чего же тут страшного? – искренне удивился Шершень.
– А ты что, не видишь?..
– Вижу. Дорога.
– Дорога?.. – заморгал Плюх. – Постой-постой! Это не то, что ты называл Дорогой-в-один-конец?
– Вообще-то, она называется Дорогой-в-одну-сторону, но так-то да, это она.
– Безумие… – снова потряс головой разведчик. – Ничего подобного в жизни не видел. Если лента Мёбиуса [7] – это односторонняя поверхность, то здесь… Будто четвертое измерение увидел воочию! Но так же не бывает!.. Аж голова кружится… Неужели ты ничуть не удивлен этим зрелищем?
– Да какое, так-на, зрелище-то? – начал терять терпение сталкер. – Обычная бетонка! Ну, не совсем обычная, конечно, но выглядит-то она так, как и положено выглядеть простой дороге. Это, наверное, шлем твой опять чудит.
– Ах, да, – спохватился Плюх и убрал с головы шлем.
После этого он заморгал еще сильнее, снова натянул свой «пузырь», опять его снял – и так подряд раз, наверное, пять – Шершню уже надоело любоваться на эти причуды косморазведчика.
– Хорош тебе дурью маяться, – не выдержал он. – Пошли, а то кто-то, помнится, друга торопился спасать.
– Ах, да, – снова сказал разведчик. – Но это достойно того, чтобы ради него посетить вашу Зону… Впрочем, ты прав – идем скорее. Только… Как мы перейдем через… это?..
– Ты для начала «колпак» свой сними. Не знаю уж, что ты через него видишь вместо дороги, но без него тебя точняк меньше торкает. Мёбиус какой-то… Не знал, что ты материться умеешь.
– Почему материться?.. – вновь недоуменно заморгал Плюх. – Мёбиус – это…
– Мне по хрен, кто это, – оборвал его сталкер. – Снимай, говорю, шлем, да пошли. Как перейти дорогу, я тебе покажу.
Странно, Шершень так хотел, чтобы косморазведчик попал впросак, так мечтал поржать над ним вволю, а вот теперь, когда случай представился, «обалделость» напарника стала его раздражать. И смотреть на то, как тот бы стал, переходя Дорогу-в-одну-сторону, раз за разом возвращаться, ему почему-то решительно не хотелось.
Сталкеру не хотелось признаваться самому себе, но, скорее всего, в нем взыграла самая настоящая обида: этот «упавший с неба» умник и так-то повидал больше него, так он еще и теперь видит что-то такое, от чего просто охреневает, и что ему, Шершню, не увидеть ни за что и никогда.