– А ты знаешь?
– Я, как и ты, – посредник. По определенным признакам я определяю погибающий бизнес, покупаю его, укрепляю и передаю людям, которые могут обеспечить ему будущее.
– Это антропоморфные представления.
– Говорит женщина, которая считает скрипку ребенком.
Она улыбнулась. Он был прав.
– Ты никогда не провоцируешь распад корпораций?
– Только если они уже трещат по швам.
Это был ее самый большой кошмар – найти инструмент, с которым ужасно обращались.
– Я предполагаю, что люди, у которых ты выкупаешь их, видят это несколько иначе.
Он пожал плечами:
– Эй, это же они продают. Их никто не заставляет.
– Я даже не осознавала, настолько схожа наша работа. Хотя у меня такое чувство, что твоя гораздо многограннее. – Как алмаз.
Оливер изучал ее, когда доел свой последний кусок арбуза.
– Это было славно, правда?
– Что?
– Поболтать.
– Да, мне этого не хватает.
– Блейка уже нет.
– Я никогда не говорила с ним. Не так, как мы. – Не так, как с Оливером. – Так что подобная беседа была у меня пару лет назад.
– Ты что, переехала в Антарктиду? А как насчет твоих друзей?
– Конечно, у меня есть друзья. И мы много говорим, но все они знают меня целую вечность, и поэтому наши разговоры, как правило, о… сам знаешь… всякой всячине. Общих друзьях. Работе. Фильмах. Одежде.
– И это все?
– Это очень много! – Но его настойчивые карие глаза придали ей уверенности. – Я не… Я не многим делюсь. И не часто. – И она ни с кем не говорила об Оливере. Никогда.
– Ты делишься со мной.
– Один раз в год. Наспех. – Разве это вообще считается?
Ничего не изменилось в выражении его лица, хотя на самом деле все стало другим. Он несколько секунд изучал ее профиль, а затем протянул руку и погладил ее по тыльной стороне ладони костяшками пальцев.
– Звони мне всегда, когда захочешь. Мне бы очень хотелось говорить с тобой чаще. Или пиши по электронной почте.
Одри вернулась в холодную, жестокую реальность.
Все верно. Потому что она улетала утром. Как всегда. Она полетит семь тысяч километров в одном направлении, а он – тысячу двести в другом. Назад к своей жизни.
Назад к реальности.
– Может быть, я так и сделаю.
А может быть, она переживет сегодня фантастическую ночь любви и затем убежит прочь от этих чувств… за тысячи километров.
Негромкое бормотание у них за спиной привлекло внимание Оливера.
– Эй, начинается.
Не было необходимости спрашивать, что начинается. Ее любимая часть Рождества. Оливер поднял Одри на ноги, и она засеменила босиком по роскошному ковру к огромному окну с видом на бухту Виктория. Под ними вот-вот должно было начаться знаменитое световое и лазерное шоу «Симфония огней».
Небоскребы по обе стороны бухты вспыхнули огнями, как новогодняя елка, и завибрировали под музыку, огромные лучи, проецируемые на каждое здание на набережной, затанцевали ей в такт. Представление не предполагалось как рождественское шоу, но для Одри не могло быть ничего лучше, даже рождественские песнопения. Где бы она ни наблюдала световое шоу, она всегда думала об этом городе.
Об этом мужчине.
Оливер протолкнул ее вперед – между окном и своим теплым телом – и обнял ее, скрестив руки у нее на груди, и Одри знала, что будет вспоминать это световое шоу даже на смертном одре.
Она задыхалась от переполнявших ее эмоций, изо всех сил пыталась сдержать вздымавшуюся от волнения грудь, стараясь не выдать себя. Изумительные огни, изумительная ночь, изумительный мужчина. Разве не этого она хотела всю свою жизнь? Даже во время брака.
Владеть.
И не важно, что это было лишь временно, – она возьмет то, что ей удастся получить.
– Мне так этого не хватало в прошлом году, – выдохнула она.
Его низкий голос прогрохотал по ее спине:
– Мне не хватало тебя.
Она уткнулась щекой ему в руку – безмолвно извиняясь:
– Давай просто сосредоточимся на сегодняшнем дне.
Она не собиралась тратить свое драгоценное время, задерживаясь на прошлом или мечтая о бесконечных комбинациях будущего. У нее был Оливер прямо здесь, прямо сейчас – то, чего она никогда не могла себе представить.
И она принимала это. Пока она могла.
– Во сколько закрывается «Цинтин»?
Одри почувствовала, как его тело напряглось позади нее. Она слегка повернула к нему голову:
– Я хочу остаться с тобой наедине.
– Мы можем вернуться наверх.
Она вздохнула:
– Нет, я хочу быть наедине с тобой здесь.
Перебор? Она повернулась к окну, словно они обсуждали исключительно шоу. Но каждая клеточка ее тела ожидала отказа, и это делало ее улыбку натянутой.
– Или нет.
Оливер подался вперед, крепко прижал губы к ее уху:
– Не двигайся.
Он вернулся через несколько секунд, занял свою прежнюю позицию и еще крепче заключил ее в свои объятия, как будто и не уходил. Так что… Может быть, тогда все в порядке? Шоу продолжалось, зрелищное и грандиозное, но Одри думала только о бедрах Оливера, прижимавшихся к ее ягодицам. О его мускулистой груди, касающейся ее спины, и обнимающих ее руках.
Световое шоу? Какое еще световое шоу?
Наконец раздалась музыка, которая возвестила окончание ночной феерии, но Одри продолжала стоять у окна, не желая отказываться от теплого конверта чувственного забвения, в котором она пребывала с Оливером в темноте.
Когда включили свет, рой персонала – как напуганные насекомые – подхватил тарелки и скрылся за дверями, ведущими в кухню. Метрдотель тихо разговаривал по очереди с шестью оставшимися парами, которые, не скрывая любопытства, собирали свои вещи, и через несколько мгновений их уже не было.
– Оливер?..
– Судя по всему, твое желание для меня закон.
От удивления у нее открылся рот.
– Ты что, прогнал их?
– Внезапная и досадная авария в кухне и сегодняшний ужин за счет ресторана для всех. Я уверен, что они в восторге.
– Учитывая то, что они дошли почти до последнего блюда, – и учитывая стоимость подобного ужина в «Цинтине», – я тоже в этом не сомневаюсь.
Оливер повел ее к своему дивану.
Мин-Гуа появился с бутылкой белого вина, элегантным кувшином воды со льдом и пультом дистанционного управления и расположил все это на столе перед ними, пробормотав: «Спокойной ночи, мистер Хармер. Миссис Одри».