– Ты сказал мне, что не можешь любить меня. Ты достаточно ясно выразился. – Произносить это вслух все еще причиняло боль, даже столько времени спустя.
– Одри, – выдохнул он. – Мой отец использовал любовь моей матери к нему, чтобы привязать ее к отношениям, над которыми ему не нужно было работать. Он не ценил этого. И конечно, не уважал. Что, если я поступлю с тобой так же?
– А что, если нет? Ты – не твой отец, Оливер. – Независимо от того, что она до этого сказала в гневе.
– Что, если так? – Отчаяние заволокло ему глаза. – Твои чувства чуть было не заставили меня выяснять это. Вот почему я оттолкнул тебя.
Всего двенадцать месяцев назад она стояла здесь, в этом пентхаусе, в ужасе из-за своей возможной ущербности. И Оливер доказал, что она была не права. И тем самым изменил ее жизнь. Теперь у нее был шанс вернуть ему долг.
– Тебе нечего бояться, Оливер Хармер. Ты настолько же сын своей матери, как и своего отца. Никогда не забывай этого.
Он уставился на гигантскую елку в углу, словно не мог поверить, что ее слова были правдой.
– Она умела любить? – надавила Одри.
– Да.
– Тогда почему ты не можешь?
На его лице было написано страдание и замешательство.
– Я никогда не любил.
– Нет? В самом деле? – Она выпрямилась и встретилась с ним глазами. – Вообще никого?
Он стоял как вкопанный.
Она сохраняла мужество.
– Это легко можно и не заметить. Я любила кого-то восемь лет, почти не понимая этого.
Его кожа побледнела – то ли из-за слова на букву «л», то ли из-за того, что Одри употребила его в прошедшем времени.
– Когда ты поняла это?
Она провела руками по спинке изысканно вышитой ткани кресла:
– Это было как гром среди ясного неба, как раз здесь, в этом кресле.
Он по-прежнему не сводил с нее глаз. Наступила тишина. Одри заставляла себя оставаться жесткой.
– Значит, ты это хотел сказать мне? – уточнила она. – Дело не в тебе, дело во мне?
– Дело действительно во мне, Одри. Но нет, что я действительно хотел сделать, – это извиниться. Прости, что я позволил тебе улететь из Гонконга, поверив, что ты могла сделать что-то по-другому, что ты могла бы что-то изменить.
Она сжала губы:
– Это начинает надоедать. В прошлый раз это был мой пол, на этот раз не было ничего, что я могла бы сделать по-другому, разве что наплевать.
– Это вовсе не так, как с Блейком.
– Я не боюсь своих чувств. В отличие от тебя.
Его глаза потускнели, когда она посмотрела на него.
– То есть?
– Именно то, что я сказала. Я думаю, ты просто боишься глубины своих чувств. Потому что чувства делают тебя уязвимым.
– Чего я боюсь, так это причинить тебе боль.
– Разве это не мой риск? Так же, как это был выбор твоей матери, когда она осталась с отцом.
Две глубокие морщины пролегли между его бровей.
– Ты не можешь хотеть выбрать это.
– Я бы и не стала, если бы считала, что ты унаследовал от отца что-то, кроме цвета глаз. Ты слишком сильно его не любишь. Я вообще ожидаю, что ты превратишься в его полную противоположность просто из собственного упорства.
– Я видел, что случилось с моей матерью, когда она потеряла его любовь, – сказал он напряженно и жестко, но не сердито. – Какой уязвимой это ее сделало.
– Ты мне не веришь?
– Ты знаешь, что верю.
– Тогда почему ты думаешь, что я причиню тебе боль? – Она умоляла. – Я выбрала быть уязвимой с тобой в прошлое Рождество, потому что не могла вспомнить ни одного человека в мире, которому бы мое незащищенное сердце доверяло больше, чем тебе.
– Я боюсь, что могу сделать тебе больно.
– Возможно, отказавшись от меня в какой-то момент в будущем?
– Я видел, как это повлияло на мою мать. – Впервые на его напряженном лице промелькнула враждебность. Но сейчас она знала, что так выглядел его страх. – И я чувствовал, что это сделало со мной.
Она шумно втянула ноздрями воздух в наступившей тишине, прежде чем он подошел к краю дивана. Он потянул за свисавшую со спинки мишуру и уставился на нее.
– С тобой? – рискнула спросить она.
Он развернулся:
– Мой отец отстранился от своей семьи, Одри, не только от брака. Он предал и меня тоже.
– Но он не бросил тебя. Он все еще здесь.
Он мрачно посмотрел в окно:
– Нет, он это сделал. Ему просто было лень уйти.
На долю секунды Одри задалась вопросом, не слишком ли она на него надавила, но затем Оливер плюхнулся на диван с опущенной головой.
Она подошла к нему, села рядом, положила руку на плечо и сказала единственную фразу, которая показалась ей уместной:
– Мне очень жаль.
Он покачал головой.
Она развернулась к нему:
– Мне жаль, что это случилось. И мне жаль, что это мучало тебя все это время. Любовь не должна так действовать на человека.
Когда она подняла руки, чтобы обнять его, он упал в ее объятия, обхватив, в свою очередь, ее за талию. Она прижимала его к себе. В конце концов, это был Оливер, мужчина, которого она любила.
И мужчине, которого она любила, было больно.
Он зарылся лицом ей в шею, и она нежно покачивала его.
– Ты можешь любить, Оливер, – сказала она после минуты безмолвных объятий. – Я обещаю. Ты просто должен позволить себе любить. И поверь, что это безопасно делать со мной.
В его молчании угадывались сомнения.
Она откинула прядь волос назад с его лба:
– Может, твоя любовь как одна из компаний, которые ты спасаешь. Разрушенная кем-то, кто не ценил ее и относился к ней грубо. Поэтому тебе просто нужно передать ее в руки того, кто будет лелеять и защищать ее. И растить в полную силу. Потому что у тебя есть такой потенциал. У нас есть.
Когда он выпрямился, его полуулыбка сказала ей, насколько неубедительной и банальной была эта аналогия. Но как бы то ни было, она взяла на себя это обязательство.
– Кто-то – это кто?
– Кто-то вроде меня. Дело в том, что я хотела бы диверсифицировать свой инвестиционный портфель. Думаешь, я могла бы стать тем человеком, которому ты доверил бы проблемную компанию? У меня, между прочим, отличные рекомендации в профессиональном отношении – успешные операции по возвращению струнных инструментов, ставших предметом торговли.
Он кивнул и благодарно поцеловал ее в лоб.