Дора поймала мой взгляд и постучала пальцем по зубам. Сие означало, что у меня самой на зубах помада. Я поспешно прошлась по ним языком.
— Маленькое дежа-вю? — ухмыльнулся Майк.
Все прекрасно знали историю нашего с Генри знакомства, которое случилось как раз здесь, на складе, семь лет назад. В тот день он пришел устраиваться на работу, Майк водил его по зданию и со всеми знакомил. На мне тогда тоже была бумажная шапка, не самый удачный наряд для первой встречи. Майк представил нас друг другу и убежал — его позвали в контору. А Генри, как только мы остались вдвоем, заметил:
— Головной убор вам к лицу. Ямочки подчеркивает.
— Если вы это в надежде, что я замолвлю за вас словечко перед боссом, то зря, — заявила я. — Должна сразу предупредить: у меня здесь никакого влияния.
— А это неважно. Хотите пойти со мной в мюзик-холл на Грэхема Паркера? [59]
У меня были другие планы, но я уже знала: все отменю! Я провела Генри по складу, Майк так и не объявился, и мы вместе вышли на солнце.
Я стянула с головы шапку.
— Так еще лучше, — сказал Генри.
Тем же вечером я заявила Майку, что дураком он будет, если не возьмет Генри.
В мюзик-холле, в антракте между отделениями, Генри рассказывал о Франциско де Малло Палхета, португальско-бразильском чиновнике, приглашенном в 1727 году в качестве посредника на очередные пограничные переговоры между Французской и Голландской Гвианой. Палхете полагалось держать нейтралитет, да только у прыткого чиновника руки чесались заполучить семена кофе, вывозить из Гвианы которые было запрещено под страхом смерти.
— И каким же образом ему это удалось? — поинтересовалась я. Мы сидели в буфете, друг напротив друга, моя рука лежала на столике.
— А он соблазнил жену французского губернатора, — отвечал Генри и тронул кончиками пальцев мои пальцы. — А когда уезжал, она преподнесла ему букет цветов, в который запрятала горсть кофейных ягод. Так они попали в Бразилию. — Его рука потихоньку накрыла мою. — Знаешь, как Руми [60] описывает кофе в стихах?
— Неужели будешь стихи читать? С ума сойти!
— «Когда темный аромат наполняет нас, — тихо заговорил Генри, и мне пришлось податься вперед, чтобы расслышать, — дух Божий и все тайны души и разума ведут нас сквозь вечную ночь».
Будь это кто другой, расхохоталась бы ему в лицо. Но Генри — рассказчик непревзойденный.
И вот он вернулся. Как мне теперь вести себя с ним? С человеком, с которым я мечтала прожить всю жизнь, которому хотела родить ребенка? Я стояла рядом, вслушивалась в его голос, вдыхала сосновый запах его кожи и сознавала, что мои чувства к нему не в прошлом.
Голова шла кругом, но все же я уловила из разговора, что Генри только-только вернулся в Сан-Франциско с Восточного побережья, собирается открыть собственное кафе и хочет покупать у нас кофе.
Майк, вспомнив, что у него встреча, приобнял Генри за плечи:
— Хорошо, что ты снова с нами. Я знал, что долго ты в Нью-Йорке не продержишься. Метели, индийские забегаловки, где нормального сандвича не сыщешь, — кому это надо?
— Поживем — увидим.
— Ладно, я пошел, — уже на ходу бросил Майк. — Мы ждем крупную партию кофе из Никарагуа. Элли тебе все расскажет.
Остальные тоже разошлись, оставив нас с Генри наедине.
— Ты совсем не изменилась, — заговорил Генри.
— Ты тоже.
Во рту пересохло. И снова прежнее желание придвинуться к нему поближе. Оно было всегда. Даже в последние месяцы перед разлукой, когда мы только и делали, что ругались, мне хотелось дотронуться до него, почувствовать на себе его руки.
— Вообще-то мне пора, — сказал он. — Надо договор на аренду помещения подписывать. Поужинаем в пятницу?
Я ушам своим не верила — позвать меня вот так запросто, мимоходом? Словно он и не уезжал, словно и не было этих трех лет?
— Я бы рада, но у меня другие планы.
Я не соврала. Звонил Бен Фонг-Торрес: он откопал пленку, которую в 1999-м ему вручил Билли Будро. Предложил зайти, послушать.
Мы вышли на улицу. Туман окутал дома, было свежо и тихо. Прямо у дверей стояла машина, серебристая «тойота приус».
— Моя, — Генри положил руку на крышу.
— Ты заделался «зеленым».
— А что? Хорошая машинка для города, — откликнулся он, — шустрая. И все равно нет сил с джипом расстаться — стоит у меня под окнами. Пару раз в неделю вывожу его покататься, чтоб не оштрафовали.
— Я его обожала, твой джип.
— С год назад мы за городом угодили в аварию, так он, джип то есть, меня спас. Недели две я тогда провалялся в больнице, а ехал бы на этой малышке, наверняка сейчас бы с тобой не разговаривал.
Первой мелькнула мысль: «Что было бы, если бы мне сказали, что Генри умер?» И вторая мысль: «А почему он говорит во множественном числе? Кто „мы“?»
Три года я ломала голову: что произошло тогда, что разладилось между нами? Десятки раз мысленно возвращалась к той последней ссоре и проклинала себя: зачем убежала? Надо было остаться в номере, вместе расхлебывать то, что заварили. Мне страшно хотелось спросить у него, почему он ушел тогда? Не потому ли, что просто разлюбил меня? И если так, то когда это случилось? Но вместо этого мы болтали о машинах.
Я краем глаза глянула на его левую руку — кольца не было — и не могла больше сдерживаться:
— Кто это «мы»?
— Не понял?
— Ну, ты сказал: мы угодили в аварию…
Господи, кто меня тянул за язык?
— Я имел в виду, — ухмыльнулся Генри, — мы с джипом.
Вечером дома я занялась Стрэчменом. Начала со статьи «Самый расторопный человек Сан-Франциско». Затем в журнале «Марин» прочла интервью, из которого выяснила, что у него двое детей, что он обожает ловить рыбу в открытом море и что он без ума от Фрэнка Синатры и кафе «Перекресток» неподалеку от работы, где каждое утро пьет кофе. Судя по интервью, нормальный мужик, добрый малый. Но ведь с тех пор, как он отхватил Гильбертовскую премию, минуло два десятка лет. Возможны ли такие перемены в людях? Может ли жестокий преступник при благоприятных обстоятельствах превратиться в полезного и даже приятного члена общества?
Утром я отправилась на Южный пляж, в «Перекресток», и без четверти семь была уже на месте. Вывеска в витрине извещала, что кафе открывается в семь. Чтобы убить время, я пошла прогуляться. Накануне играли «Гиганты», все тротуары были усыпаны флажками и пластиковыми стаканчиками с эмблемой клуба. Мужчина в банном халате и тапочках смывал из шланга блевотину перед своим многомиллионным особняком. Школьница в клетчатой юбке и черно-белых башмаках ждала автобуса, то затягиваясь сигаретой, то взирая на нее с ненавистью, как на заклятого врага.