— Значит, никакой ты не режиссер.
— Я стану им через две недели, когда начну снимать мой первый фильм.
— Ты женат? — Да, у меня жена и сын.
— И ты любишь жену? — Да, очень.
— А с виду и не скажешь, — Это ты насчет банка? Там я поддался минутной слабости. Со всяким бывает.
Она замолкает, пристально вглядываясь в меня своими загадочными, нечеловеческими глазами с расширенными, отрешенными зрачками. Вроде задумалась. Затем с пугающей проницательностью Ирена говорит: — Тогда будем считать, что во всем виноват Федерикус Рекс? — Будем.
— Выкинем из головы и то, что произошло в банке. Постараемся сделать так, чтобы Федерикус Рекс больше не возникал между нами. Никогда. Если ты согласен, а для меня это очень важно, то я готова стать твоим Другом. Идет? Что со мной? Я глубоко и как-то по-новому взволнован тем, что она так точно и одновременно так случайно почувствовала мое потаенное, страстное желание. Неожиданно внутри меня что-то разорвалось сверху донизу, словно лопнувшее от резкого порыва ветра полотнище театрального задника во время представления под открытым небом. Тот же ураганный порыв спустя мгновение швыряет меня к ногам Ирены: я стою на коленях, обхватив руками ее ноги, закрыв глаза и уткнувшись лицом в ее колени. Это подобно какомуто затмению. Но я все же пытаюсь понять истинную причину столь невероятного душевного порыва. Неужели это снова моя неизлечимая неполноценность, в который уж раз напоминающая о себе таким презренно сентиментальным образом? Или есть все-таки что-то новое в моем головокружительном чувстве к Ирене, таком внезапном, таком вдохновенном, таком умопомрачительном, что благодаря ему я встал с дивана, обошел стол, опустился на колени, обхватил ее ноги, и все это — вот загадка! — совершенно безотчетно? И не станет ли это новое чувство первым, пока еще робким шагом к моему раскрепощению? Тому самому раскрепощению, что, словно драгоценный дар, я уже полгода по крупицам собираю для "моего" фильма и что вопреки моей воле вдруг воплотилось в образе Ирены? От этой мысли я изо всех сил прижимаюсь к ее ногам; мои руки обнимают их с таким отчаянием, с каким руки утопающего обнимают сломанную мачту тонущего корабля. Да, я угадываю собственное раскрепощение в моем — как бы это сказать? — ариэлевском чувстве. И, судя по всему, это чувство дает мне основания полагать, что "он", мой коварный гонитель, наконец-то смирился с неизбежностью сделать то, что является попросту "его" долгом, а именно — исчезнуть.
Думая об этом, я по-прежнему стою с закрытыми глазами. Чувствую, как Ирена ласково проводит по моей голове ладонью, и мысленно ликую: сомнений нет, я люблю Ирену, Ирена любит меня, а "он" повержен — окончательно, навсегда. Тем временем рука Ирены далеко не безобидно спускается с моей лысины на щеку. Тут следует сказать, что у меня особо чувствительное ухо; к тому же оно как будто напрямую соединено с "ним". Ирена легонько касается пальчиком моего левого уха; по спине немедленно пробегает дрожь; и вот уже, к моему великому огорчению, я слышу, как муторный голосок этого подлого типа поздравляет меня: "- Молодчага, хвалю, так держать! Вот это я понимаю: во всеоружии перешел в наступление на любовном фронте. А ведь до чего верно рассчитал: когда все уже сказано, только любовь, настоящая или мнимая — неважно, позволяет добиться большего, дает нам возможность быстро и точно попасть в цель. А теперь, когда первый оборонительный рубеж покорен, перейдем к штурму крепости, лобовой атакой и без всяких там уловок. Значит, так, проталкивайся лбом между ее коленями, настырно раздвинь их одним напором лица, чтобы потом, в порыве страсти, сразу оказаться, так сказать, уста в уста. Не робей, как прорвешься, все будет в лучшем виде, положись на меня".
Чувствую, что "он" не прав. Чувствую, что "он" все погубит. Чувствую, что из-за этого "положись на меня" я снова сяду в лужу. Чувствую, наконец, что "он" не имеет ничегошеньки общего с тем неподдельным, истинным порывом, который заставил меня кинуться к ногам Ирены. И все равно, несмотря ни на какие предчувствия, мой злой гений берет верх. Не разжимая объятий, начинаю осторожно, незаметно протискиваться лбом меж ее колен: тем самым я как бы подбиваю Ирену на стихийную, почти добровольную уступку. Однако колени не поддаются, наоборот — смыкаются еще тесней. Тогда я откровенно хватаю их двумя руками и, налегая всем телом, пытаюсь что есть мочи разомкнуть. Происходит то, что я и предполагал. Ирена вовсе не собирается уступить и "положиться" на "него". Вместо этого она со всей силы больно бьет меня коленом прямо по лицу. Я отлетаю на пол и шарахаюсь спиной об стол. Но Ирене этого мало: уже не так яростно, скорее презрительно она наносит мне в придачу удар в плечо.
Затем с серьезным видом, сухо и неприязненно произносит: — Сиди смирно и не шали. Не то получишь коленом под зад.
Теперь уж я до смерти на "него" разозлился. Подумать только: в тысячный раз попадаю впросак по "его" милости. Но еще больше злюсь на самого себя — за то, что "положился на него". Вскакиваю и говорю: — Не беспокойся — шалить не буду. А если и буду, то в другом месте. Я ухожу.
— Ладно тебе, не принимай близко к сердцу.
— А как мне, по-твоему, это принимать? — С юмором. Видел бы ты, какой ты сейчас смешной! — Что же во мне смешного? — Раскраснелся, злой как черт, а эта штуковина… я хочу сказать Федерикус Рекс, раздулась до таких размеров, что, извини, кажется больше тебя.
— Раз я смешон, то ухожу.
— Да нет же, останься, ты вовсе не смешон, то есть смешон, но очень даже мило.
— Для чего мне оставаться? — Останься — я все тебе объясню.
— Что именно? — То, что между нами могут быть только дружеские отношения.
— Все ясно, я ухожу: дались мне твои объяснения, а к ним еще и дружеские отношения.
— Значит, и ты такой же, как все: без этого дела женщина для тебя — пустое место.
"Его" реплика: "- Золотые слова. Без этого дела женщина для нас — что ноль без палочки. Пошли отсюда, чего мы тут забыли?" Мой ответ "ему": "- Коль скоро ты советуешь мне уйти, я останусь. Может быть, впервые в жизни поступлю правильно".
Обращаюсь к Ирене: — Что тут объяснять? Нечего тут объяснять. Не нравлюсь я тебе — вот и весь сказ.
— На твоем месте я бы все-таки кое о чем спросила.
— О чем же? — Да что ты за бука такой, ничего тебе не интересно. Ты идешь в банк, снимаешь башмак и протискиваешь ступню между ногами незнакомки. Она не сопротивляется, не поднимает скандала, но в последний момент, когда ты уже думаешь, что дело в шляпе, незнакомка отталкивает тебя и не желает иметь с тобой ничего общего. Тебе не кажется, что я веду себя несколько странно? На твоем месте я была бы полюбопытнее.
— Ну ладно. Так объясни, почему ты не желаешь иметь со мной ничего общего? На лице Ирены появляется широкая, довольная улыбка, не выходящая, впрочем, за пределы губ. Глаза вытаращены, зрачки расширены, словно уставились куда-то сквозь меня.
— Я оттолкнула тебя, — медленно отвечает Ирена, чеканя каждый слог, — потому что ты мне не нужен.