Помолчали.
— А я вот не люблю стихов. Я от них засыпаю. Пока рифмы нет, еще что-то понимаю. А как пойдут концы совпадать — качает, как в вагоне, ничего не слышишь, кроме «Так-так, тук-тук…». Не найти вам вашего смысла.
— Почему?
— Все у вас расписано. Папы, мамы. Институт, офис. Шеф, повышение. Зарплата, машина. Женитьба, ребенок. Своя квартира. Море, Турция. В лучшем случае Бали. Вы пытаетесь почувствовать себя мужиками. Несетесь куда-то на край света сломя голову. Жизнь рядом, а вам не дается. Вот вы и дергаетесь. И называете это поисками смысла.
— Что же делать?
— Не бояться жить. Жизнь все равно тебя достанет. Вот тогда и узнаешь, кто ты на самом деле. Жалко мне вас.
Хотелось подойти, положить ладонь на тонкую шею. Чтобы лицо ее повернулось, глаза и губы приблизились. Упасть вдвоем на песок. Спрыгнуть с подножки. Взять и не жалеть. Не быть при этом ни папиком, ни Геной Жариковым.
— А с этим Геной у тебя что? — попробовал освободиться он.
Посмотрела, качаясь:
— Вот блин!
Ушла куда-то за дом, в темноту.
Сидел, смотрел на огонь. Ждал, когда вернется. Незаметно провалился в сон с открытыми глазами. Не видел, как скользнула тень в дверном проеме.
Тёма тронул его за плечо.
Очнулся, глаза протер. Светки не было.
— А где…
— Спит она. Иди, я тебя сменю.
Если кто и выходил в ту ночь из форта, пробирался, крадясь к частоколу, о чем-то говорил вполголоса в тропической ночи, Дима Юнг ничего не мог бы рассказать об этом.
Девушка с зелеными глазами вернулась из темноты и, длинно потянувшись, прильнула к нему всем телом, опрокинула и поделилась влажным жаром, он видел это во сне.
Все путаем мы сон и явь, выбирая то, что нам по вкусу.
Сумерки по утрам в тропиках зеленые. Перед самым восходом солнца желтеют, как лист орешника под Москвой в конце августа. Только на дачный участок не заглянет полосатая рожа поверх зеленого штакетника.
Черные, гладкие макушки появлялись меж зубьев частокола как цветочные почки. Лопались беззвучно, открывая нарисованные на лицах белые лепестки, черные, блестящие глаза, оскаленные зубы.
Лопнула одна почка. Потом вторая и третья. И вот уже стена частокола, обращенная к лесу, вся в черно-белых злых цветах.
Переглядываются, мигают, готовятся перемахнуть и навалиться на двоих прикорнувших у затухающего костра. Один дремлет сидя. Другой, огромный и тяжелый, завалился на бок, а бок его вздымается и опадает мерно. А между колен у него их собственный дикарский дротик зажат.
«Вот кретины, — переглядываясь, думали на своем дикарском языке. — Заснули на посту. Мы сейчас ка-а-ак разом прыгнем, накроем этих двоих, так что они шевельнуться не смогут, ворвемся в сруб и там устроим! Жаль, белых женщин только две — на всех не хватит».
Если бы не скалились, а присмотрелись, может быть, заметили бы — не спят эти двое у затухающего костра. Давно не спят.
Едва первая черная макушка появилась над частокола, Тёма тихо окликнул Тартарена. Тот очнулся. Шевельнуться Тёма ему не дал. Только глазами осторожно на полосатого показал.
— Подожди, — сказал. — Пусть вылезут.
Лук со стрелами тихонько подвинул поближе. Рогатку из-за пояса вынул. А голышей куча давно приготовлена.
Завизжали, заголосили черные, посыпались во двор.
Тартарен вскочил, мощной рукой метнул дротик. Тёма отпустил тетиву. Стрела свистнула, полосатая рожа скорчилась, выдергивая бамбук, проткнувший щеку, брызгая каплями свекольной крови. На частоколе извивался и корчился другой, пришпиленный Тартареновым дротиком, как скорпион булавкой к стенке.
Фыркнула резина двух рогаток, гладкая галька влетела еще двоим в лицо. Взвыли, дротики бросили, ладонями закрыли покрасневшие от крови полосы на мордах.
— Крис, Крис, тревога, на нас напали! — орал Тартарен, отступая к форту, часто-часто шлепая рогаткой в разные стороны, отчего в рядах нападавших хватались то за глаз, то за бок, оступались и падали.
Ряды нападавших смешались, бег ослаб. Вязли в песке, под градом сыпавшихся на них со свистом камней — в форте у бойниц появились мгновенно проснувшиеся Крис и Юнг, поддержали отступавших голышами из рогаток.
Из крайнего окна бестолково палил куда попало Гена Жариков.
С замешательством в рядах дикари, полосатые как зебры, справились быстро.
Приколотый к забору и раненный в бок кое-как перебрались назад и поплелись, шатаясь, роняя капли крови на выжженную солнцем траву, к лесу. Шкура остальных казалась дубленой. Человек восемь растянулись цепью, подбирались все ближе, ближе, уже ползком. Вывалялись в песке, стали бледными и пыльными. И камни, пущенные из рогаток, все чаще взбивали фонтанчики песка и по телам не попадали.
Тут Крис заметил шевеленье возле костра. Подброшенные кем-то невидимым сучья разгорались. Секунда — и, брошенные на сухие листья крыши, они спалят их огнем заживо.
— Скорей, скорей на вылазку! — крикнул Крис, подхватил легкий бамбуковый дротик, подбежал к дверному проему, прыгнул на землю, выполз. Привстав, шарахнулся в сторону.
Вовремя — единственный выход был у дикарей под прицелом. Дротик влетел в дверной проем как раз над Крисом. Тёма, Тартарен, Юнг и Жариков, проделав за Крисом тот же маневр, выскочили из форта, заметили, что Крис сцепился уже с кем-то у костра, бросились на помощь.
Подскочив к костру, Крис первым делом вышиб горящий сук у зарывшегося в песок дикаря, не давая ему подняться, с разбегу изо всех сил ударил туда, где двинулось припорошенное песком полосатое лицо, как по футбольному мячу. В песке взвыло, захлебнулось кровью. Но Криса тут же взяли в клещи двое рослых черных с дротиками у бедер — как с винтовками, готовыми к штыковой атаке. Справа и слева вырастали фигуры диких. При виде спешивших от форта на помощь бросили Криса, развернулись, встречая нападавших выставленными вперед дротиками.
Крис остался лицом к лицу с двоими противниками. Вернее, лицом и спиной: один спереди ткнул, метя дротиком в живот, другой сзади — в спину.
Оба мимо. Крис крутанулся на месте, вращая бамбук как пропеллер. Дротики нападавших, попав в эту молотилку, тут же были выбиты и отлетели, не причинив Крису вреда. Дикие взвыли с досады, бросились вперед, ослепленные яростью, получили бамбуком по рукам, отпрянули, а Крис крутился волчком, осыпая их градом ударов.
На Тартарена набросились трое, но количеством его не напугали. Он просто перехватил у двоих копья за острые концы, толкнув, свалил их с ног, третьего зажал под мышкой, сдавил так, что ребра затрещали.
Гена Жариков не дал подняться с колен своему противнику — прыгнул, придавил к земле, пошел обрабатывать кулаками его физиономию.