— Леонард, я спрашиваю, где Кристиан? — повторила она свой вопрос и буквально впилась в него взглядом.
— Он переключал стрелку и потом…
Он хотел сказать ей, что во всем виноват Каген. Но Река на секунду закрыла глаза, а когда открыла, то твердо встретила его взгляд.
— Он не мучился? — спросила она.
Вторник, 27 апреля 1943 года, 6.00 вечера.
Колеса локомотива сделали пару оборотов вхолостую на мокрых рельсах, затем состав дернулся и словно нехотя пополз вперед — метр, другой, третий, все ближе и ближе к Ваддензее.
Река ощущала в душе пустоту. Давид отказался покинуть Вестерборк, Рашель осталась в лагере, и вот теперь нет и Кристиана. Боже, как их мало. Сумеют ли они добиться своего?
Теперь у нее есть только Леонард. Они стояли в кабине локомотива, втянув головы в плечи, потому что даже крыша не спасала от холодных струй дождя, и она сжимала его руку в своей. Лишь прикосновение его пальцев удерживало ее от того, чтобы не расплакаться.
У Кагена под повязкой красовался синяк, через распухший нос протянулся лиловый кровоподтек. Кто-то ударил его по лицу. Леонард. Река поняла это по тому, как он посмотрел на немца, когда несколько минут назад протянул ему «стэн».
Она посмотрела на Леонарда. Его взгляд был устремлен вперед, на едва различимые в темноте рельсы. Как и она несколько секунд назад, он видел далеко впереди лишь тусклый зеленый свет. Угольной пыли на нем больше не было, ее смыло дождем, который залетал под крышу кабины локомотива. А вот щеки потемнели — но не от пыли, просто на них проступила щетина.
Он опасный человек. Ей вновь вспомнилась та ночь на польдере, однако вместо того, чтобы предаваться воспоминаниям о ней, она предпочла воспоминания об их поцелуе, воспоминания о том, как его рука легла ей на грудь и как приятно ей было это прикосновение. Она не знала, любит ли она его или нет, но точно знала, что ночь темна, а темнота всегда таит в себе неизведанное. А еще она знала, что не хотела бы умереть, так и не изведав, что такое любовь.
Но в следующее мгновение Леонард наклонился к ее уху, — а вовсе не она к его, — и прошептал:
— Нам нужно поговорить.
Река посмотрела на него и увидела его глаза. В тусклом свете они казались не серыми, а темными бездонными колодцами.
— Я слушаю, — негромко ответила она.
— Не здесь, — сказала Маус. — Наедине.
Река обвела взглядом кабину локомотива. Каген стоял позади машиниста. Молодой голландец, тяжело дыша, кидал в топку уголь.
— Можно в вагоне в хвосте поезда, — предложила она. Теперь состав двигался не быстрее шаркающего старика, и им ничего не стоит перейти туда.
Леонард кивнул.
— По словам машиниста, до Эйтхейзена еще полчаса.
Не говоря Кагену ни слова, — Река почему-то подумала, что Леонард скажет немцу, будто они идут проведать Вресье, — Маус сошел с подножки локомотива. Река последовала за ним, соскочив на мокрый гравий железнодорожной насыпи. Ей в плечи тотчас впились струи дождя. Мимо, громыхая колесами, с черепашьей скоростью полз состав. Вагоны ползли мимо нее так медленно, что при желании она могла безбоязненно дотронуться до бока любого вагона, не опасаясь, что ее затянет под колеса. Они дождались, когда с ними наконец поравнялся последний вагон. Леонард вскочил на подножку и, протянув ей руку, помог запрыгнуть.
В вагоне было темно. Вресье, по идее, должна сидеть там, где она ее оставила, в самом конце вагона. Скорее всего, она по-прежнему находится там. Но Леонард, поддерживая Реку под локоть, подтолкнул ее к крошечному купе справа от прохода. Внутри пахло пылью. Несмотря на дождь за окном, здесь было на редкость сухо. Дверь он оставил чуть приоткрытой.
Они сели на мягкое сиденье, и их бедра соприкоснулись. Река тотчас почувствовала дрожь в коленях, пусть даже едва заметную.
— Я должен тебе что-то сказать, — произнес он.
Но она, как и тогда, на польдере, поднесла палец к губам. Но на этот раз ей не было стыдно.
Леонард молчал, и пару секунд царила тишина, которую нарушал лишь перестук колес. А затем он наклонился и припал губами к ее губам.
Ей же оставалось только надеяться, что именно это он и хотел ей сказать.
В купе было темно, и Маус не мог разглядеть ее лица, зато он ощущал запах ее волос, влажных от дождя.
Когда она поднесла палец к его губам и не стала его отнимать, он не смог сказать ей того, что хотел. Не сейчас. Это было не то, что он намеревался сделать, но так уж получилось, и он наклонился к ней, примерно зная, где находится ее лицо. Маус нашел в темноте ее губы и прильнул к ним в поцелуе.
Его рука скользнула к вороту ее платья, застегнутого сзади на все пуговицы, а ее рука, которая до сих пор покоилась у него на груди, скользнув выше, под пальто, стянула один рукав, после чего снова легла ему на сердце.
Маус отстранился лишь настолько, чтобы, пока он говорил, губы его могли слегка касаться его губ.
— Ты уверена? — спросил он.
Река ничего не ответила, зато поднялась с места. Пружины сиденья тотчас скрипнули — единственный звук, который нарушил тишину кроме перестука колес. Затем ее запах сделался слабее, и он услышал шорох одежды. Он знал — стоит ему протянуть руку, как он прикоснется к ней.
Тогда он тоже поднялся, достал из-за пояса «вельрод» и бросил его на пол. Сняв набитый английскими фунтами плащ, он тоже бросил его на пол. Затем стащил рубашку, поношенные ботинки, тонкие хлопчатобумажные носки и забрызганные грязью брюки. Оставшись голым, он тотчас продрог, и его начала бить мелкая дрожь.
Нет, не так он представлял это себе. По идее, мать должна была представить его этой девушке. По идее, он должен был встретиться с ее родителями в их квартире, выпить вместе с ними кофе с пирожными. По идее, он должен был пригласить ее в кино или в дансинг, и лишь спустя несколько месяцев, полюбить ее. Нет, все должно было быть совсем не так. Но теперь ничего не изменишь.
— Леонард, — прошептала Река, и пружины сиденья снова скрипнули.
Ощущая рядом с голенью мягкое вагонное сиденье, он протянул руку и дотронулся до ее бедра. Обнаженного, покрытого гусиной кожей. Река вздрогнула, а его пальцы скользнули выше по бедру.
— Мне холодно, — солгала она. Вагон неспешно раскачивался из стороны в сторону. Он нащупал под сиденьем одеяло и набросил сверху на них обоих. Он лежал рядом с ней, вернее, оба лежали на боку на узком вагонном сиденье. Река была теплой на ощупь, теплее даже, чем горячий воздух, что врывается в окна вагона метро в жаркий августовский день. Она протянула руку и взяла в ладонь его член. Ее рука дрожала точно так же, как в тот первый раз в поезде.
Он положил руку на ее обнаженную спину и провел пальцами вдоль позвоночника до самых ягодиц. Он привлек ее к себе и как можно крепче прижал. Затем прикоснулся к ее груди и, взяв ее в ладонь, провел пальцем вокруг соска, затем припал к нему губами.