— Ведь бабушка еще здесь, а у нее прекрасный слух, — прошептал я.
Мама прикрыла рот, пытаясь подавить смешок. Закрыв дверь, она присела рядом со мной и положила мне руку на грудь.
Волнуясь, я забыл о всякой деликатности.
— Мама, а мы случайно не евреи?
— О, Господи! Что за глупости?
— Сегодня кое-что произошло.
— Что? Говори, Джон.
— На Новой площади я встретил проповедника. Он приходил поговорить со мной и Даниэлем. И он сказал, что… что мы евреи.
— Ты и Даниэль? Он сказал, что вы с Даниэлем евреи? Очень странно…
— Нет, ты, папа и я. Мама, он знает наши имена.
Мама изумленно приоткрыла рот.
— Что это за человек? Ты знаешь его имя?
— Лоренцо. Он не назвал фамилии. Я уже видел его однажды. Тогда у него были длинные жирные волосы и ужасная накидка. Но с тех пор он изменился. Когда он говорил с нами, на нем была дорогая одежда, а волосы причесаны. Мне кажется, он колдун. Или некромант. Он показывал фокусы.
— Джон, он ведь не обидел тебя и Даниэля? — взволновано спросила мама.
— Нет, но он сказал, вы должны увезти меня в Шотландию.
— Очень странно… И что ты ответил?
— Я сказал, что я — португалец, и я здесь родился.
— Молодец. А что потом?
Я сел в кровати.
— Потом Даниэль сказал, чтобы он убирался, но он не ушел. Он сказал, что нас сожгут. Он даже вытащил и показал нам зажженную свечу.
Мама вскочила и закрыла лицо руками.
— Господи… О, Господи…
— А во рту у него был маленький зяблик. Он хотел откусить ему голову.
Мама сняла свою шелковую шаль и прислонилась лбом к стене. Я подбежал к ней и усадил обратно на кровать. Через некоторое время она успокоилась и погладила меня по голове.
— Мама, нас ведь не сожгут?
— Нет, конечно, нет. — Она нахмурилась и покачала головой. — Этот мужчина — сумасшедший. Он пытался напугать тебя. Он просто любит пугать детей. У него не в порядке с головой.
Она взяла меня за руку.
— А что за птичка у него была во рту?
— Он, наверное, купил ее на рынке. И засунул в рот, пока мы не видели. Он собирался откусить ей голову, но потом отпустил.
— Вот видишь, это лишний раз доказывает, что он из тех полоумных, что любят пугать детей. Прошу тебя, Джон, не думай больше об этом. Я позабочусь о нас обоих. И если еще раз встретишь его, беги со всех ног домой, не задерживайся ни в коем случае. А теперь укройся одеялом.
— Так мы не евреи? — снова спросил я.
Мама взбила мне подушку и резко бросила:
— Я уже ответила тебе, Джон.
Я надулся. Она смягчилась и поцеловала меня в лоб:
— Джон, если бы мы были евреями, разве бы ты не знал об этом? Ведь было бы видно, что ты отличаешься от всех остальных.
— Я осмотрел себя с ног до головы, и Даниэль помог мне, но мы не нашли никаких признаков еврейского происхождения.
— Признаков? Каких еще признаков?
— Рогов. Или хвоста.
Мама хлопнула по матрасу.
— Прошу, не говори глупостей. Ты ведь не воспринимаешь это всерьез…
— Но ты же знаешь, что люди считают меня странным, даже Даниэль.
— Джон, ты не более странен, чем они. Ты такой же, как все. Такой же, как я и твой отец. И оставь эти глупые разговоры.
Мама поцеловала мою ладонь, затем стиснула ее в своих руках.
— Никогда не падай духом, — она нежно улыбнулась. — Ты — смысл всей моей жизни, Джон. Ты знаешь об этом?
Я кивнул, и она добавила:
— Да, это правда, ты не такой, как другие дети. Но у тебя нет рожек, и никогда не наступит тот день, когда меня хоть чуточку обеспокоит то, что о тебе думают другие. Никогда!
Она поцеловала меня в губы.
— А теперь спи. Когда твой отец вернется с верховьев реки, он займется этим Лоренцо с сальными волосами и канарейками во рту.
Это были слова, которых я ждал, поскольку был твердо убежден, что моему отцу под силу справиться с любой проблемой.
Позже, уже почти заснув, я услышал отчетливый крик бабушки Розы:
— Он сказал это ребенку?!
Я подкрался к двери, слегка приоткрыл ее и прислушался.
— Это все Наполеон, — гневно продолжала бабушка. — Его победы свели с ума всю Европу. Церковь не в силах расстроить его планы.
Какое-то время до меня доносился лишь яростный шепот, потом бабушка воскликнула:
— Евреи, евреи, евреи!
В тот момент я подумал, что это окончание долгой обвинительной тирады в адрес странного народа.
На следующий день мама впервые пригласила Даниэля к нам. Я встретил его на улице, он нес рваный мешок из-под муки, внутри которого что-то стучало. В ответ на мои расспросы, мой друг лукаво улыбнулся и достал из мешка фигурку дятла. Фигурка была грубо вырезана, неровно зачищена и совсем непохожа на настоящего дятла. Я мог бы привести длинный перечень недостатков: крылья похожи на обрубки, клюв слишком тупой, на хвосте явный дефект, но все же я нашел фигурку чудесной.
Мама угостила меня и Даниэля сладкими бисквитами, подав угощение на фарфоровом сервизе с фабрики Порту Массарело, с изображением белых и голубых ветряных мельниц. Даниэль никогда прежде не пробовал чай и, судя по всему, не умел пить из фарфоровых чашек. Он сжал свою чашку так сильно, что я напугался, как бы в меня не полетели осколки. Он только слегка смочил губы в горячем напитке, не выпив ни капли.
Мама держала чашку, отставив мизинец на аристократический манер. Глядя ей в глаза, я старался определить, дошли ли до нее уже слухи о родстве Даниэля и сеньоры Беатрис, но мама ничем не выдавала себя.
— Я так рада, что ты смог составить нам компанию сегодня, — начала она разговор. — Джон говорил, ты живешь недалеко от Миражайи, верно?
— Да. — Даниэль посмотрел на меня. Он чувствовал какой-то подвох и был бы рад скрыться из-за стола.
— Твой отец, кажется, рыбак?
— Да.
— А мать швея?
Мой друг кивнул и на все остальные вопросы отвечал в такой же односложной манере. Мама сохраняла невозмутимый вид. Она радовалась любой возможности попить чаю со мной; это доставляло ей удовольствие, независимо от того, насколько несодержательной была беседа.
Всякий раз, когда она опускала глаза или отворачивалась, Даниэль вытягивал губы так, что на шее у него выступали сухожилия, и он становился похожим на черепаху. Мама передала мне бисквит, и я решил оживить разговор.