– Но кто-то же из них сделал это, – произнес Холст.
– Знать бы, в чей карман легли акции после смерти твоего отца.
– Вряд ли они разошлись по всем карманам поровну, – заметил Холст. – Кто станет марать руки в убийстве за столь ничтожную долю. Другое дело весь пакет.
– Может быть, существовали другие причины убить твоего отца, – произнес я. – Корпорация – не монолит, она сообщество. А раз так, то в нем существует конкуренция, интриги, оппозиция. Возможно, твой отец каким-то образом стал для кого-то опасен. Только как это узнать?
– Похоже, это долгий труд, – задумчиво сказал Холст.
– Наверняка! – кивнул я. – Причем многоэтапный. Сначала нам нужно заиметь своего человека в корпорации, потом вникнуть в ее внутреннюю политику, узнать все подводные течения и расстановку сил, и к какой из них принадлежал твой отец, затем определить его потенциальных врагов, а после и убийц. И потом уже предпринимать практические действия.
– Какие именно? – спросил Холст.
– Не знаю, – пожал я плечами. – Нам предстоит добиться признания в преступлении. Добровольно человек на это не пойдет. Для начала надо подумать, с чего начать и кого к этому подключить. Соваться в корпорацию пока не будем. После ареста Борецкого она как встревоженный улей. Подождем пару недель. Пусть все уляжется.
– Может, съездим куда-нибудь? – неожиданно предложил Холст. – Не хочется торчать в Москве.
– Например?
– Например, в Прибалтику. Там тоже дожди, но зато колорит. Маленькие ресторанчики, девушки с шармом. К тому же недалеко.
Я задумался. Наверное, стоило немного развеяться. Бесконечный холодный московский дождь уже надоел. К тому же швейцарские паспорта, которые мы не ликвидировали, обеспечивали нам безвизовый въезд.
На другой день, утром, мы были уже в Латвии.
Нас ждало разочарование. Рига производила удручающее впечатление: такой же дождь, как и в Москве, разве что теплей. Пустые рестораны и кафе, редкие кучки пришибленных иностранцев, шарахающихся по полутемным закоулкам Старого города, непонятно что пытающихся там найти. И ночные клубы, оккупированные шлюхами разных мастей и специализаций.
– Что вы хотите, – орал мне в ухо, пытаясь перекрыть музыку, наш новый знакомый Эдгар. – Кризис. Финансовый и нравственный. Вероятно, одно проистекает из другого. Вы говорите – шарм? – Эдгар усмехнулся. – Шарм, это такая вещь, которая не продается. А когда привлекательность мужчины определяют, отталкиваясь от толщины его бумажника, какой тут к черту шарм! Все примитивно и скучно: просто бери с собой бумажник потолще. Будет и шарм, и эротичность, и что угодно! Женский шарм, это когда не знаешь, чем девушку взять. Когда ты ради этого весь вывернулся наизнанку, и все напрасно. А на твой толстый бумажник ей наплевать. Вот это шарм!
Я обвел глазами ряд хорошо одетых мужчин, сосущих коктейли у стойки. У них были упитанные задницы и рыбьи глаза. Потом мой взгляд переместился на площадку для танцев. Присутствие мужчин на ней равнялось нулю. Были только женщины. Я смотрел на их изгибающиеся в танце тела и думал, что эти штучки легко дадут фору московским центровым.
– Раскованные, красивые, дорого одетые, – произнес Холст, когда мы, будучи изрядно навеселе, выбрались из «Вуду». – Но что за глаза у этих женщин?!
– Это глаза товара на полке, – мрачно произнес Эдгар. – Порой уже лежалого.
– Знаешь, они проиграли, – неожиданно сказал Холст.
– Кто? – не понял я.
– Женщины.
– Кому?
– Не знаю, – Холст пожал плечами. – Злу, Сатане, неживому. Они стали до омерзения предсказуемы, полуодушевленными и примитивными. Как автомат газводы: бросил монету – получи стакан крем-соды. У нас что, голод на дворе, есть нужда отдаваться за буханку хлеба? Ведь нет. Тогда зачем отдаются?
Никто ему не ответил. Мы молча шли по центру в сторону памятника Свободы. Потом Эдгар сказал:
– Проиграли мы все!
Наверное, он был прав. Мы все сползли от магии красоты и личности к магии кредитной карточки, стали внутренне примитивней. И теперь взаимно обвиняем в этом друг друга.
Чуть позже, когда мы свернули на улицу, ведущую к вокзалу, Эдгар произнес:
– Ладно, есть одно заведение. Там просто мужчины и просто женщины. Без претензий. Они пришли повеселиться и развеяться. Там хорошо. Нет консуматорш и прочих охотниц до твоего кошелька.
Клуб назывался «Двадцать одно», по номеру дома. Кирпичные арочные своды и дерево. Дансинг, расположенный в отдельном зале, позволял общаться, не напрягая голоса.
– Слушай, а здесь действительно хорошо, – произнес Холст, присаживаясь за стол.
И я, глядя на его лицо, невольно улыбнулся.
Все началось с того, что на другой день нам предложили приобрести машину. «Вольво» цвета хаки. Я порой думаю, если бы мы ее не купили, вышло бы тогда все по-другому или все-таки нет? Или это судьба, от которой не уйти.
– Давай купим, – сказал Холст. – Я когда-то водил. Попробую вернуть навыки. Здесь движение не как в Москве. А то все время дождь, выходить не хочется. А так под крышей будем.
Я пожал плечами. Мне было все равно.
Холст выложил за машину десять тысяч евро. Он сел за руль, и мы отправились в Юрмалу, которая со своим мутно-свинцовым морем и абсолютно пустыми улицами нагнала на нас еще больше тоски. Примерно тем же закончилась поездка в Сигулду.
– Знаешь что, давай убираться отсюда, – сказал я, имея в виду Прибалтику. – Это когда-то Рига была королевой, а теперь она, как та красотка в возрасте, что ушла от мужчины, посчитав его недостаточно хорошим для себя, а другого любовника не предвидится. Вот она и мнется с ноги на ногу. И короткая юбчонка ей уже не к лицу. В этом возрасте пора бы и норковую шубку на плечи накинуть. Но никто не торопится.
– Поехали в Петербург, – предложил Холст.
Я согласился.
Ближе к вечеру, сняв машину с учета, мы покинули Ригу.
На границе была очередь. Холст решил попить. Он неосторожно открыл бутылку колы, и взболтанная газировка резко полезла наружу, залив ему куртку и штаны.
– Липкое! Надо замыть, – произнес он, посмотрев на меня.
– Пошли в туалет, – сказал я.
Кто бы мог тогда подумать, что эта ситуация станет критической точкой, концом белой полосы и началом черной.
Едва мы вошли в туалет и остановились возле умывальников, как из кабинки появился полицейский. Он подошел к раковине справа от Холста и принялся мыть руки.
Наверное, служака разглядел его в зеркало. Я видел, как он туда вдруг уставился. И явно смотрел не на свое отражение. Я, еще не осознавая беды, хотел сказать Холсту, что пора уходить, но в этот момент полицейский вдруг отшатнулся в сторону и достал пистолет.