«Пить надо меньше», — отрезвляемая этой мудрой мыслью, я чувствую, как крепкая мужская рука прожигает плащ, пижаму, ошпаривает все тело и добирается до неких нервных центров, не тревожимых месяцев восемь.
Ожог настолько ощутим, что мужика шарахает рикошетом.
— Надо же! — удивляется он и смотрит в мои пьяные очи. — Лев, — говорит он.
— Где? — спрашиваю я.
— Я — Лев, — представляется парень. — Лева.
— Серафима, — бормочу я и благодарю бога и нетерпеливого Людвига за возможность исчезнуть прилично.
Пожилой консьерж тихо дремлет за конторкой и моего падения — во всех смыслах слова — не видит.
Воспитанный Музой Людоед не привык гадить у подъезда и паровозом тащит меня в кусты. Неприличного поведения сосед несется рядом, холодный ветер вперемешку с дождем бьет в лицо, и я трезвею за несколько секунд.
— Нам некогда! — зло, на ходу, бросаю парню и суетливой мышью исчезаю под дождем.
М-да, достойным завершением гнусного дня стали объятия развратного соседа, от которых я чуть в эротический обморок не грохнулась. Молодец Серафима, ничего не скажешь! Завтра же бери проспект секс-шопа и топай за покупками выше наслаждения.
Что может присниться молодой женщине, когда на соседней подушке, вместо головы любимого мужа, ночь проводит бордовый корпус телефона «Русь»? Уж конечно, не цветущий сад и она в белом платье. Мне снился сосед-растлитель, пробирающийся через балкон в мою голубую спальню. На том, как Лева, на манер индийского киногероя, распахнул тонкие шторы и шагнул к кровати, приличное повествование можно закончить. Остальное идет под грифом «кроме детей до шестнадцати лет».
Все, что касалось нашего амбалистого соседа, было неприлично, недостойно, возмутительно… и потому невероятно притягательно. Отрицательное обаяние развратного соседа не оставило равнодушным даже курятник под руководством Маргариты Францевны. В момент, когда «грузовик» соседа въезжал во двор, тощие куриные шейки воспитанных дам разворачивали головы в его сторону, на выцветшие глазки опускалась пленка осуждения, и курятник замирал, разглядывая сначала джип, а затем мощное соседское тело.
Потом минут сорок квохтал: «Что нам делать… что нам делать… у нас приличный дом!».
А ничего не делать! Молодость-то не вернуть. Остается только судачить и подогревать себя инсинуациями.
Кстати сказать, в подъезде Маргариты Францевны живет мужик, которого часто навешают напомаженные мальчики в обтягивающих брючках. Но этого соседа обструкции не подвергают. Он хил, невзрачен и женщинами, даже очень молоденькими не интересуется. Вот и им наши дамы тоже не интересуются. Взаимно, так сказать. Так что для оттачивания языков о зубы остается дамам лишь въехавший год назад в однокомнатные апартаменты молодой громила.
Зубы! Скидываю одеяло и смотрю на часы. Половина десятого, по кухне цокают каблуки Музы Анатольевны и когти Людвига. Батюшки святы, проспала!
Все мысли об огромном соседе уносит этот цокот и запах утреннего кофе. Если Виктория не позвонила, значит, свекровина челюсть исчезла вместе с сумкой, кошельком… и пропуском в банк!!
За утерю пропуска и электронного ключа, отпирающего несколько кабинетов учреждения, меня по головке не погладят. Всех служащих строго-настрого предупреждают — в случае потери любых документов или ключей немедленно сообщать в службу безопасности банка.
— Как не вовремя… — бормочу я и разыскиваю в памяти телефона домашний номер Вениамина Константиновича.
Только вчера я узнала о возможном — повторяю, возможном — повышении, и такой конфуз. Банк, конечно, не милиция, не режимное учреждение, но в случае потери удостоверения и ключа могут и выговор за ротозейство влепить. Тогда кресла кредитного шефа мне не видать, как своих ушей.
— Вениамин Константинович, доброе утро, это Серафима Андреевна. Как у вас дела?
— Завтракаю, — отчитывается шеф.
— У меня неприятность: вчера украли сумку, а в ней — пропуск и ключ от кабинета.
Константиныч чавкнул, поперхнулся и выдал:
— Когда?
— Ночью.
— Пряхину сообщила?
Альберт Георгиевич Пряхин — начальник службы безопасности нашего банка. Подполковник КГБ в отставке.
— Нет. Вот… вам звоню…
— Сима! — орет шеф. — Ты меня в гроб вгонишь! Сразу надо сообщать!
— Извините, — бормочу я и довольно четко вижу, как в кресло начальника отдела опускается задница Нинель Матюшиной. — Понимаете, нападение было… сексуального порядка… я перепугалась и обо всем забыла…
Вру, как обычно. Надеялась, что сумку найдет Виктория, верила в удачу и делала паузу.
— Сексуального… — успокоенно бормочет шеф, — ну ладно. Номер Пряхина знаешь?
Номера охранных служб среднее звено сотрудников учреждения вызубрило наизусть. Я киваю, бубню «ага» и, получив на прощание порцию охов и вздохов, расстаюсь с начальством. Затем связываюсь с Альбертом Георгиевичем.
Разговор с профессионально недоверчивым Пряхиным складывается тяжко и нудно.
— В милицию сообщили?
— Нет.
— Почему? — в голосе бряцает железо.
— Перепугалась… и противно очень…
— Изнасиловали?
— Нет. Обошлось.
— В понедельник зайдете ко мне, напишете объяснительную. — Пряхин сворачивает разговор — он тоже завтракает, что-то жует.
— Обязательно, Альберт Георгиевич, — пищу я и кладу трубку.
Мало мне стоматологических неприятностей, теперь еще и гадкие слухи появятся! Хоть в банке не показывайся. «Изнасиловали»! Справку им, что ль, от гинеколога представить?
Избегая встречи с Музой Анатольевной, крадусь в ванную и залезаю под ледяной душ. Противно так, словно еще раз в грязи извалялась. Самое время поплакать, но, проглотив колючий ком в горле, успеваю только высморкаться, как на дверь опускается кулак Музы Анатольевны.
— Щима! — орет свекровь. — Когда жа жубами поедешь?!
— Сейчас! — ору в ответ и выключаю воду.
— Людвига выгуляй, — вместо «доброе утро» шепелявит свекровь, когда я появляюсь на кухне.
— Конечно, мама.
Восемь лет Муза добивается от меня этого обращения. Две вышколенные невестки Маргариты Францевны называют цековскую вдову «мамулей», и сия мелочь не дает Музе Анатольевне покоя. «Я — твоя вторая мать! — неустанно повторяет Муза. — Так издавна повелось, и не нам порядки менять». В принципе, я согласна. Но использую обращение «мама» только в приближении грозового фронта.
Обычно помогает. Сегодня «маму» пришлось продублировать, и Музу несколько отпустило.
— Кофе пей, — растроганно бормочет свекровь.
— Что Миша вчера говорил? — намазывая тост маслом, спрашиваю я. Чувство вины пригибает к столу, и, заставляя свекровь испытать то же самое, я напоминаю ей о «баснях».