— Баб Поль. — Наташа снова не знала, как поступить, ей хотелось помочь бабушке, но она не знала чем и вспомнила, что говорила тетя Зоя, когда бабушке становилось плохо и кружилась голова. — Водички?
Морщинистое лицо бабушки озарила улыбка, она вслепую нащупала руку Наташи и взяла ее в свою ладонь, но глаза не открыла.
— Не надо, моя хорошая, — прошептала она. — Сейчас бабушка твоя полежит, и все будет хорошо… и пойдем с тобой… — Она не договорила куда и снова отпустила ее руку, приложив ладонь к груди и вздохнув. — Сейчас отдохнет бабушка, и все будет хорошо…
Наташа немного постояла над бабушкой, но та, видимо, задремала — дыхание стало тише, она больше не говорила. Тогда девочка отошла к своему кукольному домику, начав перебирать платья — те, что из бумаги. Ничего делать не хотелось, как все чаще бывало, по мере того как Наташа становилась все более одинокой. Она устала, она хотела только одного — чтобы все прекратилось. Хотела назад, к маме и папе, в их уютный дом, в свой садик, к тете Свете и ее детям, снова увидеть их всех, чтобы они приехали и забрали ее и чтобы никто больше не кричал, не бил, не смеялся над ней и не называл приживалкой.
Просидев некоторое время, Наташа подумала, что теперь, наверное, бабушка пойдет готовить, и она вместе с ней. Ей уже не хотелось плакать — все слезы застревали где-то в груди холодком, который гасил ее чувства, и она отупело перебирала оставшиеся вещи. Потом наконец встала и посмотрела на бабушку. Та лежала совсем тихо. «Спит», — подумала Наташа, и подошла.
— Баб Поль, — тихонечко позвала она, но бабушка не открыла глаза, и Наташа слегка коснулась ее руки. — Баб Поль, а мы куда пойдем?
Ей хотелось заняться чем-то, уйти от воспоминаний и от действительности. Наташа слегка пошевелила пальчиками, пытаясь разбудить бабушку.
— Баб Поль, — чуть громче позвала она. Бабушка продолжала лежать, ее лицо было спокойным, она не двигалась. Совсем.
— Баб Поль, — жалобно позвала Наташа, которой начинало становиться страшно.
Она снова потрясла руку бабушки, уже ощутимо сдвинув, но та не реагировала. Всмотревшись в ее лицо, Наташа попыталась заметить хоть тень эмоций, улыбки, усталости, может быть, бабушке еще плохо или она еще думает и не слышит. В какой-то момент Наташе показалось знакомым это выражение. Закрытые, будто склеенные глаза, вытянувшиеся скулы. Совсем как папа, в обрамлении белого савана, в деревянном ящике… Наташа так испугалась, вспомнив папу, что ойкнула и стала трясти бабушку за руку, за плечо, все громче и громче повторяя:
— Баб Поль! Ты что, баб Поль!
В какой-то момент рука бабушки, скатившись с груди, упала и безжизненно повисла, задев Наташу. Та вскрикнула, отскочив. Секунду она в ужасе смотрела на руку, а потом опрометью кинулась из комнаты.
— Там бабушка! Там бабушка! — Наташа сама не знала, что кричать, и, когда врезалась в выскочившую в коридор тетю Зою, только и могла снова повторять: — Бабушка! Там бабушка!
— Чего, белены объелась? — Та оттолкнула Наташу в сторону, поспешив к бабушке. — Орет… Плохо ей, что ли?
Стоило ей зайти — она поняла, что случилось.
— Мам? — Тетя Зоя подошла, взяв руку бабушки, пока Наташа испуганно выглядывала из коридора. — Мам, плохо? «Скорую»? — потом повертела в руке сухую бабушкину ладонь. — Ой, господи… — выдохнула тетя Зоя, так ошеломленно и жалобно, что у Наташи душа ушла в пятки.
— А что с бабушкой? — тут же послышался за плечом голос Иры.
— Доча, пойдем к папе, — произнесла тетя Зоя сдавленным голосом, разворачиваясь и перехватывая любопытную Иру, уже идущую смотреть.
Поймав короткий взгляд тети Зои, Наташа поняла — она не ошиблась. Все как с папой. Она слышала, как тетя Зоя уже в коридоре сказала что-то мужу, и тот уже через секунду за плечо оттолкнул Наташу из комнаты:
— Пошла отсюда, шавка…
Наташа не стала смотреть, что он будет делать. Она бросилась на кухню и забилась под стол. В глазах еще стояло бабушкино лицо, вытянутое и неживое, но такое спокойное. Она не помнила, сколько времени так сидела, но когда услышала знакомые тяжелые шаги — бежать было уже поздно.
— Из-за тебя все, сопливая тварь, — совсем рядом прорычал дядя, хватая ее за ногу и рывком вытягивая из-под стола.
Наташа закричала так, как не кричала никогда в жизни.
— Олег! — слабо попыталась остановить мужа тетя Зоя, когда он, перехватывая Наташу поперек пояса, поволок к дверям.
Та не сопротивлялась, только сжалась в комочек, хотя даже так на выходе он сильно ударил ее ногой по косяку, не глядя, как ее несет.
— Из-за тебя, тварь. — Дядя швырнул ее к порогу, вдогонку пиная ногой, попадая по бедру, которое пронзила такая резкая боль, что Наташа задохнулась криком и закашлялась. — Пошла прочь, не то убью!
В следующую секунду она уже летела с порога в снег, в чем была — в домашних штанишках и водолазке и тапочках на босу ногу. Кубарем скатившись на снег и замерев там, не в силах от боли шевельнуться, Наташа слышала, как за захлопнувшейся дверью кричат дядя Олег и тетя Зоя, как что-то падает, слышатся шаги. Потом все стихло.
Сердце билось так, будто было больше грудной клетки. Переводя дыхание, Наташа медленно подняла голову, дрожащими руками убрав налипшие на лицо волосы. Она сидела посреди двора. Дверь в дом была закрыта, за ней было уже тихо. Попытавшись шевельнуться, девочка взвыла, даже не стараясь заглушить голоса — бедро болело так, словно в нем были десятки иголок — и при каждом движении они впивались в тело все глубже. Наташа некоторое время снова переводила дыхание от этой адской боли. Потом огляделась. Было уже темно, и очертания дома, амбара, колодца походили на размытые тени. Заставив себя переложить ногу в более безопасное положение, Наташа почувствовала, что ей холодно. Очень холодно. Она понимала, что надо встать, но долго не могла этого сделать — каждое движение вырывало из груди крик и вой.
Наконец, справившись с собой, Наташа, стиснув зубы, оперлась на здоровую ногу. Снова огляделась… Амбар запирался на замок, но попытка не пытка. Хотя в ее случае… Очень медленно, прыжками, цепляясь за забор, к которому пришлось ковылять еще дальше, Наташа добралась до ворот амбара и подергала их. Заперто… Выбора не было, и девочка так же, обходя двор и по стене дома, поползла к крыльцу. Там тоже было заперто, и некоторое время Наташа боялась издать хоть звук, а потом все-таки постучала. Никто не пошевелился там, за дверями, и она постучала громче. Холод начинал пробирать до костей. Девочка поняла наконец, что они слышат, но не откроют… Сделав передышку, Наташа снова оглядела двор. Вдалеке, на куче поленьев, накрытых полиэтиленом, всегда лежала старая дяди-Олегова толстовка, которую никто так и не убрал с осени, когда он отложил на выброс и забыл сжечь с мусором. Наташа направилась туда. Когда она отошла от дома, ей пришлось встать на четвереньки и волочить за собой ногу, которая чуть меньше стреляла болью, но не могла двигаться. Уже у цели Наташа приподнялась и зацепила рукой заснеженную вещь.