Смотритель на станции с сомнением поглядывал на хрупкую на вид женщину лет тридцати пяти, в одиночку волочившую чемоданы к автобусной остановке. Помогать он не напрашивался, да Марина и не ждала. Как по команде, всё, в чем раньше ей помогали другие, теперь резко стало ее личным делом. Автобусы от станции ходили аккурат под расписание поездов, и сегодняшний семичасовой затормозил на остановке. Был еще ночной поезд, но там уж добирались бы сами — ночами автобусов тут не было. Снова возня с чемоданами. Они оказались в салоне одни — больше на вечернем никто не приехал.
Наташа заинтересованно смотрела в окно. Откуда-то из-под платформы на тропинку, по которой они минуту назад шли, высыпали щенки, совсем еще маленькие, на шатающихся лапках. Мать лежала поодаль, видимо выпустив их, когда чужие люди отошли от их убежища на безопасное расстояние. Внимательно и даже с какой-то гордостью она смотрела, как они бегут, спотыкаясь друг о друга и пытаясь кусаться, делая смешные кувырки и тоненько тявкая. Мигом вымазавшись в луже грязи, щенята стали возиться друг с другом, а один, отделившись от группы, с интересом наблюдал за автобусом. Заметив это, Наташа подняла руку и медленно помахала ему, чуть задевая пальчиками холодное грязноватое снаружи стекло. Щенок не завилял хвостом, не бросился вперед — не с чего было, вряд ли он понимал, каким жестом люди приветствуют, — но заметил ее, и с этого момента неотрывно смотрел на девочку.
— Мама! — Наташа обернулась, подергав маму за руку. — Мама, смотри, собачка! — Она заглянула в лицо Марине и еще потрясла. — Собачка…
Та обернулась, посмотрев, куда указывала Наташа, но не сфокусировав взгляд на предмете. Мысли ее были далеко.
— Да…
Марина помнила, как уезжала отсюда много лет назад. Как хотела вырваться из опостылевшей жизни в здешних местах, напоминающих болото, затягивающее своим однообразным мерным течением дней, губительной привычкой, верой, что и так живут, и это нормально. Катастрофические уединенные и почти отрезанные от внешнего мира поселения контактировали с ним по-минимуму. Вернуться и остаться сейчас здесь означало бы заживо похоронить себя. Хоть их город, где жили с Сашей, не был даже районным центром, там по сравнению со здешним пейзажем кипела жизнь. Да и планы были большие…
С Сашей Марина познакомилась, когда уезжала учиться. Ей к окончанию института было уже под тридцать — на учебу решилась поздно; ему — чуть больше. Не красавец, но, как любила потом оправдывать мать, мужчина видный, разведен — с первой женой расстались незадолго до знакомства с Мариной. Брат не одобрял, но Марине было все равно, она уже тогда понимала — Олег ничего хорошего ей в жизни не желает, и мать он не отпустит, ему так легче, когда все вертится вокруг него. А у нее, Марины, пусть будет своя жизнь. Жилья у Саши не было — квартира осталась первой жене, — но с милым и в шалаше рай. Сначала снимали комнату, копили деньги. Потом решились — кредит и квартира. Нужно было, так как хотели ребенка. «Вытянем», — уверенно говорил Саша, и Марина всегда верила, потому что он не подводил, за ним — как за каменной стеной. До чего не похожа она сейчас на ту молодую статную женщину, шуструю, веселую, и красивую — в мать, у той тоже в молодости были густые темные волосы, она была фигуристой и привлекательной. Счастье от рождения дочери сглаживало все, и даже бедность. Приходилось платить в месяц большую часть Сашиной зарплаты, благо Света, найденная уже там, в городе, лучшая подруга помогала с Наташей, и уже через два года Марина сама устроилась на работу, на неполный день, чтобы забирать из садика дочку. Летом Света брала Марину к себе, и денег за то, что сидит, не просила. Тогда казалось — все по плечу, всего можно добиться, но только вместе. Сейчас в памяти оставалась только боль. Вот отсюда она уехала в новый дом. Дальше были надежды, дочка, счастье, планы. А потом…
Что будет теперь, она не могла предсказать. Мама согласилась приютить Наташу, пока дочь уедет. О жизни с ней и семьей брата и речи быть не могло, Марина и Олег никогда особо не ладили, а теперь наверняка стало бы и того хуже. Уж он-то не станет сочувствовать, и у него есть оправдание — сама на это шла, сама выбирала, ехала, считай, в никуда, за одной только любовью, вот и получай. От мысли, что она отдает этим людям Наташу, сжималось сердце, но Марина успокаивала себя — мать хоть и бывала слепа и шла на поводу у сына, но всегда любила ее, несмотря на ее выбор, и по телефону твердо сказала — привози, Олег своей семьей занят, а с Наташей я сама справлюсь. Конечно, несладко будет маленькой с чужими людьми, но оставлять ее на Свету Марина не решилась, и так уже слишком много та ей дала, да и как-никак мать все же.
Отношения их складывались сложно. После ее второго брака Марина все чаще чувствовала, что на первое место у матери выходит муж, а с ним и ее брат. То ли мать угодить старалась, то ли искренне пыталась заменить Марининого отца новым мужем, утолить горе, но семья для нее стала новой, и Марине словно не были в ней рады. Олег всегда этим пользовался и, когда Марина решила уехать, не возражал, только говорил, что глупо. Однако через какое-то время мама стала звонить, потом приехала посмотреть Наташу. Вроде бы улеглось, уладилось. Впрочем, Марине всегда было легче принимать все как есть и не осуждать. У каждого путь свой.
Автобус тронулся, а Наташа все смотрела на щенка на тропинке. Маленький, глазки-бусинки, но толстенький — видимо, молока у матери много, и щенок был похож на шарик на трогательных толстых лапках. Девочка развернулась на сиденье, чтобы до последнего можно было на него смотреть. Марина, наконец заметив, чем увлечена Наташа, обернулась.
— Наверняка у бабушки есть собаки, — попыталась она привлечь внимание дочки и хоть как-то заинтересовать ее. — Может быть, и щенки… И курочки с цыплятами. Знаешь, какие маленькие цыплятки? На ладошке помещаются.
— А можно с тобой? — Наташа развернулась и посмотрела на нее, почти как тот щенок, темно-карими глазками-бусинками.
— Я приеду за тобой… очень скоро, — пообещала Марина.
Местность вокруг почти не менялась с момента, когда она была тут в последний раз. Точнее, возможно и менялась, но особой разницы не было. Они ехали через лес, порой перемежающийся открытыми местами со стоящими вразнобой домиками. Дворы здесь были куда больше, чем в дачных поселениях, которые проезжал по пути поезд. Более призе мистые бревенчатые дома, амбары, как в старину, пристройки для скота. Тут жили не коротким летом, а круглый год, и по старинке топили печи, хотя электричество в большинстве населенных пунктов было проведено, и еще во времена детства Марины на почте был телефон. И все это было окружено лесом, густым и непроходимым, если отойти чуть дальше череды поселений. В детстве Марина даже видела в этих лесах волков, что для города казалось диким — настоящие волки в километре от дома, со светящимися глазами. Про лесные стаи тут ходили легенды.
Как задрали охотника, как отбивали от стада коров, когда летом их выгоняли на заливные луга. Как пробирались в деревни… Во времена ее детства видела она их всего несколько раз, но привычно было слышать истории стариков, как по этой же дороге еще на лошадях добирались в былые годы до станции, когда это был единственный транспорт, и в пути их сопровождали по обочинам горящие глаза. Еще мама Марины рассказывала, как натерпелась страха, когда ехала раз одна, а лошадь наотрез отказалась идти и с трудом удалось заставить ее миновать место, где стоял и наблюдал за ней волк. Но самой Марине страшно никогда не было. И привычка, и осторожность, и уверенность, что, пока в поселке люди, стаи не сунутся, делали свое дело. Не тот век, чтоб бояться волков больше, чем людей.