Мой рассказ почти завершён. Надо плеснуть в стакан ещё немного бренди — и доберёмся до конца. Вот так… на чём я остановился?
Все мои усилия были направлены на то, чтобы вытащить Кларенса Деверо из посольства, и когда мы приехали на встречу с Робертом Линкольном, полковник Моран и Перри уже были на огневом рубеже, один на ближайшей крыше, другой на улице, переодетый в лоточника. Действовали оба просто блестяще. Верно, Морана интересуют только деньги, которые я ему плачу, а Перри — это юный садист, на котором в его годы уже негде ставить пробу, но для выполнения моих замыслов они подходили идеально.
А Джонс! Полагаю, под конец он о чём-то догадался — не кем я был, а, скорее, кем я не был. Всё это время он чувствовал — что-то здесь не так. Но что именно, он никак не мог понять. Его жена была права. Он считал себя умнее, чем был на самом деле, что и привело его к гибели. По иронии судьбы, умнее из двоих была как раз она — ведь она не доверяла мне с минуты нашего знакомства, а в самом конце высказала свои подозрения вслух. Мне жаль её, жаль её дочь — но какой у меня был выбор? Джонс должен был умереть. Я нажал на спусковой крючок, хотя сожалею об этом но сей день. Лучше бы всё кончилось по-другому.
Это был хороший человек. Я им восхищался. И хотя мне пришлось его застрелить, я всегда буду думать о нём, как о моём друге.
Я вытащил мой собственный револьвер. Джонс взглянул на меня, и в его глазах промелькнули изумление, испуг, а потом и осознание происходящего.
— Мне очень жаль, — сказал я и выстрелил ему в голову.
Умер он мгновенно, его качнуло в сторону, палка в последний раз ударилась о землю и застучала по булыжной мостовой. Надо было действовать быстро — кругом полицейские из Скотленд-Ярда. Я вылез из двуколки и подошёл к «Чёрной Марии», остановившейся посреди дороги. Кучер и сопровождающий были мертвы. Констебль на задней подножке вцепился в дверцу, словно его главной задачей было держать её закрытой. Я выстрелил ему в спину — он безвольно сполз на землю. В то же мгновение полковник Моран выстрелил в третий раз — и стоявший рядом с Перри полицейский крутанулся волчком и упал. Перри взвыл от обиды. Он бы с удовольствием убил полицейского сам.
Я залез в «Чёрную Марию», оттолкнув чьё-то мёртвое тело. В сознании запечатлелись пешеходы, они уже показывали в нашу сторону и что-то кричали, но подходить к нам никто, конечно же, не собирался. Вмешаться мог только сумасшедший, и я знал, что страх и паника дадут мне возможность сбежать. Тут же подскочил Перри, вытирая нож о тряпку, и сел рядом со мной.
— Можно я поведу? — спросил он.
— Потом, — ответил я.
Я хлестнул лошадей. Они уже успокоились, к тому же в полиции их тренировали не бояться шума и враждебно настроенной толпы. Перри сидел рядом. Сначала я направил лошадей по Виктория-стрит, но потом потянул за поводья и заставил лошадей резко повернуть. Ещё одна ошибка Этелни Джонса: он расставил людей вдоль предполагаемого маршрута до Скотленд-Ярда, но я туда совершенно не собирался. Как только мы повернули, в дверном проёме дома появился разгорячённый полковник Моран, духовое ружьё фон Хердера он уже успел убрать в сумку для гольфа, висевшую у него за плечом. Он вскочил на заднюю подножку «Чёрной Марии», как было договорено.
Ещё один взмах кнута — и мы понеслись мимо вокзала «Виктория» по направлению к Челси. В этой части улицы народу было предостаточно, и люди понимали: что-то случилось, но что именно? Во всяком случае, остановить «Чёрную Марию» никто не пытался. Нас тряхнуло на выбоине, и я услышал, как Моран выругался. Мелькнула мысль: а доберётся ли он до пункта назначения? Или вылетит на повороте где-нибудь в пригороде? Кстати, а что о происходящем думает наш пассажир? Выстрелы он, конечно, слышал. Не заметить, что мы резко повернули, не мог. Скорее всего, он обо всём догадался, но дверки были заперты, и что он мог поделать?
После Челси мы въехали в Фулем, или Западный Кенсингтон, как предпочитают называть этот район его обитатели. Когда добрались до больницы, я передал поводья Перри, и он повёл «Чёрную Марию» с блаженной улыбкой на лице. Я велел ему сбавить ход. На то, чтобы организовать серьёзные поиски, стаду инспекторов из Скотленд-Ярда потребуются часы, и привлекать к себе внимание нет никакой нужды. Я окликнул полковника Морана, и в ответ он что-то невнятно буркнул. Значит, пока держится.
Ещё почти час мы добирались до Ричмондского парка, проехали через ворота Бишопс-Гейт — я их выбрал, потому что ими почти не пользуются. Мне требовалось открытое пространство, и парк был идеальным местом для того, что я задумал. Мы въехали на самое большое поле, какое могли найти, вокруг открывались разнообразные виды, за изгибом холма едва просматривалась река, но деревня была видна хорошо, а за ней вдалеке — и Лондон. День был чудесный, наконец-то дало о себе знать весеннее солнце, в чистом небе над горизонтом плыло несколько облачков. Мы остановились. Полковник Моран слез со своей подножки, обошёл лошадей, потянулся.
— Какого чёрта мы забрались так далеко? — спросил он.
Я оставил эту реплику без внимания, подошёл к «Чёрной Марии» сзади и открыл дверку. Кларенс Деверо знал, что его ждёт. В карету хлынул солнечный свет, Деверо съёжился, забился в угол, прикрыл рукой глаза. Я не стал с ним разговаривать. Просто залез внутрь и вытащил его на свет божий. Я был уверен, что оружия при нём нет. А на открытом пространстве он будет совершенно беспомощен, ничуть не лучше рыбы, которую выбросило на песок. Я подал сигнал Перри, и он направил лошадей к рощице, где в укрытии нас ждал второй экипаж.
Естественно, я позаботился об этом заранее. Ведь лошадей надо поменять — нам предстоит долгая дорога, вплоть до южного берега Англии.
Мой проигравший противник униженно ползал на коленях. Конечно, он чувствовал дуновение ветра на лице. Слышал пение птиц и прекрасно понимал, где оказался, даже не открывая глаз. У меня был револьвер, из которого я застрелил Этелни Джонса, Перри тоже был вооружён. Вероятность того, что нас здесь потревожат, была ничтожной. Парк огромный, две тысячи триста шестьдесят акров, если быть точным, я нарочно выбрал самый отдалённый его участок, едва ли сюда забредут гуляющие. Да и задерживаться здесь надолго я не намерен.
Моран стоял рядом со мной и смотрел на нашего пленника, с обычной смесью жестокости и презрения. Широкий облысевший лоб, огромные усы — увы, Моран напоминал опереточного злодея, но либо не имел об этом представления, либо на свой внешний облик ему было плевать. Он казался малоприятным человеком и в день нашей первой встречи, но с годами стал только хуже и был готов вспылить по любому поводу.
— Ну, профессор, что дальше? — спросил он. — Полагаю, вы собой вполне довольны.
— Всё вышло так, как мне хотелось, — признал я. — Была минута, когда я уже подумал: посол нам своего секретаря не отдаст. Эти люди — настоящие буквоеды. К счастью, покойному инспектору Джонсу напоследок удался гениальный ход, и он положил посольских на обе лопатки. За это я буду ему вечно благодарен.