– Сейчас первый. – Глаза у него горели. – И все еще не верится. Вот мы здесь, в 1940 году, ищем епископский птичий пенек, утраченное сокровище, шедевр ушедшей эпохи…

– Вы, я так понимаю, пенек еще не видели?

– Не видел. Но он наверняка шедеврален. Ведь он перевернул всю жизнь пра-пра-прабабушки леди Шрапнелл.

– Да-да. А заодно и по нашим проехался.

– Эй! – позвал Каррадерс, стоявший на коленях в Капелле мануфактурщиков. – Тут что-то есть.

Он копал не по ходу взрывной волны, и сперва я вообще ничего не увидел, кроме беспорядочной груды обугленных бревен, но Каррадерс показывал куда-то в центр этого нагромождения.

– Вижу! – подал голос причетник. – Похоже на металл.

– Посвети фонариком, – велел Каррадерс новичку.

Тот, уже позабывший, как включать, повозился немного, а потом направил луч прямо Каррадерсу в лицо.

– Да не на меня! Туда!

Выхватив фонарик, он посветил на груду бревен, и в луче что-то блеснуло. У меня екнуло сердце.

– Разбираем бревна, – скомандовал я, и мы стали растаскивать груду.

– Все, вон оно, – сказал причетник, и Каррадерс с новичком выволокли находку из-под щебня.

Она была черной от копоти, вся покореженная, перекрученная, но я уже понял, что это. И причетник тоже.

– Ведро для песка… – пробормотал он и разрыдался.

Нет, у причетника перебросочной болезни точно взяться неоткуда, если только она вдруг не стала заразной. Однако симптомы налицо.

– Еще ночью оно было целым, – всхлипывал он в грязный от сажи платок. – А теперь?

– Мы его отчистим. – Каррадерс неловко погладил причетника по плечу. – Будет как новенькое!

Это вряд ли.

– Ручку оторвало начисто. – Причетник хлюпнул носом и громко высморкался. – Я сам наполнял его песком. Сам вешал у южного входа.

Южный вход находился в противоположном конце собора, от Капеллы мануфактурщиков его отделял целый неф с рядами массивных дубовых скамей.

– Мы найдем ручку, – пообещал Каррадерс (тоже, по-моему, опрометчиво), и они, преклонив колени, будто в молитве, принялись рыться в горелых досках.

Оставив их и новичка, который напряженно что-то высматривал под лестницей (видимо, кошек), я вернулся туда, где крыша обрушилась одним куском.

Застыв посреди центрального нефа, я мучительно соображал, где же теперь искать. Ведро пролетело на взрывной волне почти через ведь собор, окно Кузнечной капеллы взрыв вынес в противоположном направлении. А значит, епископский пенек может оказаться где угодно.

Ощутимо стемнело. По небу скользили лучи зенитных прожекторов, на севере полыхало зарево, не укрощенное еще пожарными постами с первого по семнадцатый, однако света оно не давало, да и луна куда-то скрылась.

Мы тут много не нароем, а на выходе из сети будет ждать леди Шрапнелл с вопросом, где нас носило и почему не найден епископский пенек. Придется нырять обратно или, что еще хуже, снова перебирать на барахолках кошмарные перочистки, полотенца и прихватки и ломать зубы о каменное печенье.

Может, остаться здесь? Запишусь добровольцем в армию, пусть пошлют в тихое, спокойное место – в Нормандию, например. Хотя нет, высадка союзных войск будет только в 1944 году. Тогда в Северную Африку. Эль-Аламейн.

Я отодвинул обугленный конец скамьи и перевернул лежавший под ней камень. Под ним открылись плиты пола, песчаник Капеллы красильщиков. Я уселся на обломок перекрытия.

Подбежавший Мистер Спивенс поскреб лапами плиту.

– Не старайся, малыш, – вздохнул я. – Его здесь нет.

Перед глазами поплыли бесконечные ряды перочисток – вот мой удел отныне. Мистер Спивенс, усевшись у моих ног, посмотрел сочувственно.

– Ты бы помог, будь это в твоих силах, да, дружище? Не зря собаку зовут лучшим другом человека. Верные и преданные, вы делите с нами горе и радость, учите нас истинной дружбе, которой мы, право слово, не заслуживаем. Вы соединили свою судьбу с нашей, вы всегда рядом, на поле брани и у домашнего очага, вы не покинете хозяина, даже если кругом царят хаос и разруха. О благородный пес, в тебе, как в зеркале, отражаются лучшие наши черты, черты идеального человека, не оскверненного войнами и тщеславием, не развращенного…

Тут меня выдернули обратно в Оксфорд и уложили в лечебницу, не дав даже потрепать пса за ухом.

Глава вторая

«Если бы некоторые не лезли, куда не следует, – пробурчала Герцогиня, – земля вращалась бы гораздо быстрее!»

Льюис Кэрролл

Испанская инквизиция – Оксфорд, город дремлющих шпилей – Побег – Завязка – Вызволение – Развязка – Мертоновский стадион – Подслушивание – Разница между литературой и действительностью – Какая-то из нимф – Важная улика – Клептомания леди Уиндермир – Гениальное решение

– Ваш напарник утверждает, что у вас запущенный случай перебросочной болезни, мистер Генри, – заявила медсестра, застегивая на моем запястье тахобраслет.

– Да, положим, меня немного занесло с панегириком собакам, но мне срочно нужно обратно в Ковентри.

Мало того, что я угодил на пятнадцать часов позже требуемого, теперь я еще покинул собор в разгаре поисков, то есть, можно сказать, не вел их вообще, и даже если я вернусь примерно в тот момент, когда меня выдернули, все равно будет упущено время, за которое причетник по наводке кошки может найти пенек и отдать на хранение своему зятю, и тогда он попросту канет в Лету.

– Мне жизненно необходимо вернуться на развалины. Епископский пенек…

– Зацикленность на несущественном, – произнесла медсестра в наладонник. – Внешний вид: растрепанный и весь в грязи.

– Я работал в сгоревшем соборе. И мне нужно обратно.

Мне в рот сунули таблетку для измерения температуры, а на запястье прицепили датчик.

– Сколько перебросок вы совершили за последние две недели?

Я попытался вспомнить допустимую норму, глядя, как сестра вбивает показания в наладонник. Восемь? Пять?

– Четыре, – сказал я. – Вам надо было хватать Каррадерса. Он еще чумазее меня, и вообще, вы бы слышали, как он вещал о звездах – вестницах надежды.

– Какие из симптомов вы испытываете? Дезориентация?

– Нет.

– Вялость, головокружение?

С этим сложнее. Недосыпом у леди Шрапнелл страдают все до единого, но вряд ли сестру это убедит. И потом недосып проявляется не головокружением, а скорее зомбической заторможенностью, как у тех, кто ночь за ночью дежурил под бомбами во время блица.

– Нет, – высказался я наконец.

– Задумчивость при ответах, – проговорила она в наладонник. – Когда вы последний раз спали?