А вдруг от близкого контакта с женщиной в нем проснутся какие-то сексуальные потребности? Безмозглый-то он безмозглый, но ведь инстинкты — они не головой управляются!

С другой стороны, оставлять его ночевать под дождем тоже нельзя…

Все эти мысли преследовали Лесли до самого вечера. Посматривая на небо, она утешала себя: «Вон, кажется, уже просвет появился! Наверное, к вечеру развиднеется!» — но дождь все лил и лил.

На ночевку она остановилась под единственной, наверное, на добрый десяток миль вокруг корявой сосной — земля тут была чуть посуше, но от дождя негустая крона защищала слабо, так что и разводить костер, и ужинать пришлось под капающими сверху холодными каплями.

После ужина Лесли расстелила тент, выложила стеночку из мешков и, вздохнув, позвала:

— Джедай!

Он как сидел, уставившись в огонь, так и не шевельнулся. Пришлось подойти и пихнуть слегка коленом.

— Вставай. Пошли, — подвела к тенту. — Ложись!

Лег. Она подтолкнула его ближе к мешкам, обмоталась одеялом и устроилась рядом; натянула на них обоих край тента. В тот момент, когда стало темно, Джедай было заерзал, но Лесли ткнула его локтем: «Лежи смирно!» — и он покорно притих.

В ту, первую ночь она так толком и не заснула; несколько раз ненадолго задремывала, но потом вновь просыпалась — уж очень непривычно было чувствовать рядом теплое тело, слышать над ухом чужое дыхание, ровное и размеренное, как бывает лишь у спящих — в отличие от нее, Джедай спал как убитый, даже с боку на бок не повернулся.

На следующую ночь Лесли спала значительно спокойнее, а через несколько дней пришла к выводу, что ночевать рядом с ним не так уж и плохо — куда теплее, чем просто упираясь спиной в мешки.

Она сама не знала, кажется ей — или и впрямь глаза Джедая постепенно становятся не такими пустыми, как раньше. Теперь Лесли часто могла различить в них удивление и вопрос, голод и сонливую сытость.

Смотреть на огонь он мог часами. Порой, наглядевшись на мерцающие угли, вдруг поднимал голову, озирался, словно силясь что-то вспомнить или понять — лоб наморщен, брови сосредоточенно сдвинуты. Но продолжалось это недолго, потом лицо его разглаживалось и взгляд снова утыкался в костер.

В первый раз, когда Лесли увидела, как Джедай берет выпавший из костра полуобгорелый кусок сосновой коры и сует обратно в огонь, она обалдела, подумала — случайность. Взяла сухую ветку, положила рядом с ним — та незамедлительно перекочевала в костер. Следующую ветку он тоже кинул в костер, но не сразу, а когда жар немного поубавился.

Так выяснилось, что он умеет поддерживать огонь.

С тех пор на стоянке, разведя костер, она клала рядом с Джедаем кучку дров и спокойно занималась своими делами — огонь был на его попечении. Дрова ей, правда, приходилось собирать самой.

Следующее проявление его самостоятельности порадовало Лесли куда меньше.

Как-то вечером, сварив на ужин кашу с мясом (хорошо получилась — и лучком была сдобрена, и солью!), она сняла ее с огня и поставила остывать — причем поставила на противоположной от Джедая стороне костра, чтобы он случайно не задел котелок и не обжегся — а сама пошла к ручью простирнуть кое-какое белье.

Вернулась она буквально через пять минут — котелок был опрокинут, каша рассыпана по земле, а Джедай, стоя на коленях рядом, отчаянно тряс рукой в повязке.

Чтобы понять, что произошло, Лесли потребовалась пара секунд: привлеченный вкусным запахом, он вознамерился без спросу стянуть немного кашки, черпануть рукой прямо из котелка — но не сообразил своей дурьей башкой, что на руке лубок, а каша горячая, посему опрокинул котелок и обжег себе пальцы.

В следующий момент она налетела на него с выстиранным бельем наперевес:

— Ах ты, зараза! Вор паршивый! Морда поганая! — все это сопровождалось шлепками куда попало мокрой футболкой.

Джедай не сопротивлялся, не пытался заслониться — лишь вжимал голову в плечи и испуганно щурился.

— У собак и то хватает мозгов не лезть в кипяток, а ты!.. — размахивая футболкой, орала Лесли. — Осел безмозглый!

Дураш, мечась вокруг, исходил отчаянным лаем; наконец, налетев на нее, пихнул лапами в бок.

— Ах, еще ты тут будешь?! — вскипела она. — Защитничек нашелся! — следующий шлепок достался псу — он отскочил и залаял еще визгливее, в голосе чувствовалась обида и негодование.

Запал пропал, и Лесли стало смешно.

— Ужина тебе не будет, — подняв котелок, сурово сообщила она Джедаю. — Тут хватит только мне. И смотри у меня, если еще раз посмеешь самовольничать — на поводок посажу!

Поначалу она действительно намеревалась оставить его без ужина, но, поев, сменила гнев на милость. Тем более что на дне котелка оставалась еще каша — не пропадать же добру!

В тот же вечер Лесли сняла с него лубок. Решила, что, хотя до полных четырех недель не хватает еще трех дней, в этом ничего страшного нет.

Так и есть: прощупав места переломов, посгибав и поразгибав пальцы (Джедай сидел спокойно, не дергался, значит, особо больно ему не было), она убедилась, что кости срослись нормально. Порезы тоже зажили.

Рука, правда, выглядела сизовато-бледной, как рыбье брюхо, но это почти всегда бывает, когда снимаешь гипс или шины; через месяц-другой никто и не заметит, что с ней что-то было не так.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

В поселок Лесли решила Джедая не брать, оставила его сидеть рядом с волокушей и мешками. Пусть отдохнет, тем более что и рюкзак у нее в этот раз был совсем не тяжелый.

С собой она взяла только Алу.

Поселок, куда она направлялась, был совсем небольшим — человек сорок, не считая детей. Жили они бедно, по весне чуть ли не впроголодь — земля здесь была слишком каменистой, чтобы давать хороший урожай. Кроме того, как Лесли догадывалась, спрашивать, чем человек занимался до Перемены, было не принято: большинство обитателей поселка раньше были горожанами, и за двадцать лет они так и не научились толком ни обрабатывать землю, ни ухаживать за скотиной, ни даже охотиться.

С коммерческой точки зрения место это было совершенно бесперспективным, поэтому товара она с собой почти не взяла — так, по мелочи: нитки, иголки, гвозди и кое-какие травы. Прихватила несколько копченых окуней — ни реки, ни озера поблизости не было, и посельчане наверняка соскучились по рыбе. Все остальное пространство рюкзака Лесли было забито просоленными и высушенными шкурками гремучек.

Именно змеиные шкурки и были причиной того, что она пару раз в год навещала это богом забытое место — здесь жил одноногий старик, который покупал их, выделывал и продавал, кроме того, менял невыделанные шкурки на выделанные.

Поселок Лесли увидела издали, с холма, и как всегда улыбнулась: уж очень он чудно смотрелся.