– Вам это ничего не напоминает? – спросил Миронов.
– Пока нет, – отозвался Прокеш.
– Сорок лет назад Томас Финлеттер был найден в своей лаборатории мертвым. Все записи и протокольные материалы исчезли.
– Точно! – вскинул руки Прокеш. – Я знаком с историей великих открытий в биологии. Но Финлеттер был тяжело и неизлечимо болен, он уничтожил материалы и себя в остром приступе депрессии. Полоса неудач и так далее… Действительно, у Евгения было подавленное настроение, но неудачи ни при чем. У него как раз получалось!
– Тогда почему он обратился не в ученый совет, а к вам?
– Не знаю. Мало того, совершенно непонятно, почему коммуникации транспьютерных блоков разъединены. Серьезное нарушение правил и инструкций, но, очевидно, у Коробова были основания.
– Основания? – саркастически произнес Миронов. – Мне хотелось бы знать, а какие у вас основания возиться с этим происшествием столько лет? И кстати, как вы стали экспертом?
– В самом деле, странно! – сказал Лыков, протягивая руку за хлебом. – Есть же компетентные органы. Если каждый будет заниматься не своим делом…
Миронов засмеялся.
– Какие органы ты имеешь в виду?
– Ну, как это – какие? – развел руками Лыков. – Кто-то должен ведь расследовать и предотвращать. Я знаю, сейчас нет милиции и тому подобного, но есть, по-видимому, организации, учреждения, где занимаются всем этим.
– Чем? – спросил Прокеш.
– Знаете, – рассердился Кузьма, – я вам не какой-нибудь неандерталец! В структуре общества более-менее разбираюсь и в истории покопался. Но в такой толще лет мог и проглядеть.
– Извини, Кузьма. – Миронов вздохнул и потрогал короткие жесткие усы. – Все не так просто. Я имею в виду не органы, – хмыкнул он, – их действительно нет, в том смысле, который ты подразумеваешь. Общество достаточно организованно и самоуправляемо, чтобы не допустить эксцессов. А после Большого Этического Конкордата… В общем, если что-то происходит, возникают комиссии и назначаются эксперты. Принимаются решения, а управители разных уровней их приводят в исполнение.
– В наше время тоже приводили в исполнение, – хмыкнул Кузьма. – Правда, экспертов вроде не было.
– Сейчас экспертов хватает. Вроде этого! – И Миронов ткнул пальцем в сторону Прокеша.
Прокеша неприличный жест мотиватора не обидел. Добродушно рассмеявшись, он привычно сцепил пальцы на животе.
– Вот вы и ошиблись, Виктор Тимофеевич, – сказал он. – Я уже неделю как не эксперт.
– Тем более не вижу причин для вашей суеты!
Прокеш только улыбнулся в ответ.
Доели уху. Я помог Лыкову собрать посуду. Подошел к окну – отсюда была видна дорога в лес. За моей спиной Миронов и Прокеш долго и однообразно рассуждали о дилетантах, сующих не в меру длинный и сопливый нос в высоковольтный распределитель. С сомнением отзывались о системе перекрестной координации экспертных комиссий, поминали к месту и не к месту Конкордат, а Прокеш с надрывом говорил о своем уважении к основам Конкордата.
Потом Миронов вдруг раздраженно спросил, почему во все эти сомнительные с научной и этической стороны игры ума и утехи воображения втягивается молодой человек? Тут за моей спиной раздался грохот. Обернувшись, я увидел расстроенного Прокеша, разглядывающего обломки керамического блюда.
– Какой я неловкий, – сказал он.
– Ничего, – успокоил его Лыков, – глины много. Еще сделаю.
Мы собрали осколки и вышли во двор. Ссыпали черепки в металлический бак и уселись на скамейку.
Во времена Происшествия Лыков носил растрепанную рыжую бороду. Он старше меня на год или на два, но тогда показался стариком. Мы частенько встречались на комиссиях, эксперты терзали нас порознь и вместе, а после очередной попытки воспроизвести Происшествие он сбрил бороду. Потом я стал больше времени проводить с Валентиной, Кузьма воспринял это без восторга, хотя и откровенного неудовольствия не проявил. Однако на свадьбу не приехал, сослался на болезнь, поздравил и прислал видеопласт «Падение кленовых листьев в лесное озеро». Видеопласт мне понравился, Валентине не очень. А Римма пришла в восторг и ходила кругами до тех пор, пока Валентина не отдала ей пласт.
– Ты все там же работаешь, в Институте педагогики?
– Нет, в Учебном Центре. К своим ближе, да и… вообще.
– Эх, выберусь я как-нибудь в Ереван, – мечтательно произнес Лыков. – Ни разу не был!
– Почему «как-нибудь»? – удивился я. – Махнули сейчас!
Я принялся расписывать Кузьме, как роскошно мы проведем остаток выходных дней. Лыков чесал подбородок, крякал, причмокивал, потом виновато сказал, что он бы с удовольствием, но не может сразу взять и сорваться с места.
– Понимаешь, никак не привыкну к скоростям. Слишком все быстро, ничего не разглядишь.
Хороший человек Кузьма Лыков. Симпатичный. И я не люблю суматошного метания и прыжков с континента на континент, и мне нравится бездумно разглядывать медленную смену гор, долин и рек, нравится спокойное чередование красок.
Не люблю переездов. Мне три или четыре года было, когда из одной промзоны мы перебирались в другую. Транспорт должен был прийти ночью. Вещи уже собраны, а в это время мне полагалось спать. В углу расстелили что-то мягкое, повесили на шнуре одежду, чтобы свет не бил в глаза, и уложили меня. Я знал, что, если засну, меня неминуемо забудут, и я проснусь один в пустой страшной квартире. И когда снаружи донесся гул грузовоза, я вскочил, оборвал шнур и с ревом вцепился в отца. Детские страхи забылись, но осталось досадное чувство непонятной оставленности.
Из окна доносились голоса Прокеша и Миронова, потом они вдруг замолчали, неожиданно донесся еще один голос, и затренькали звоночки новостей часа.
– Терминал включили, – сказал Лыков, встал, потянулся и снова сел. – Знаешь, Арам, я сначала долго маялся, думал, дезертир я, ну, понимаешь, сбежал вроде от своих. Они там, понимаешь, а я здесь прохлаждаюсь. С другой стороны, из избы никто бы не ушел, а я уж точно. Выходит, я вроде не пропал без вести, а пал в бою. Геройски погиб. А здесь я вроде на том свете. В раю. Хотя на рай совсем непохоже. Недавно стыд меня прошиб. Предложи мне сейчас назад вернуться – ох, затряслись бы поджилочки! Там не боялся: один не уйду, за собой фашиста уволоку, а сейчас страшно стало. Знать, что после меня случится, и снова назад? Я ведь себя беречь начну, лихости не будет, а без лихости первая же пуля найдет!
Он немного помолчал.
– И с недобитком этим, Хевельтом, запутались. Я же ему мозги напрочь вышиб, а получается – выжил, стервец, мемуары кропает. Как же так, а? Недавно Тимофеич раскопал списки моего отряда, нашел воспоминания нашего комиссара. Глубоко копнул Тимофеич, архив большой перерыл, вон, копии инфоров в ящиках, видел? И значусь я там пропавшим без вести, вот так! Все же был я на самом деле!