— Почему бы тебе, Леонид, не издавать постоянную стенновку?
Предложение польстило Охнарю.
— Времени нету. Я что вам, лунатик? Каждую ночь мне не спать?
— Газету ты сделал занятную, — продолжал воспитатель убедительно. — Конечно, первый блин всегда выходит комом, но и он, по новинке, вкусен. Главное идея хороша, да вот и рисуешь ты, все-таки… тоже ценно. Соглашайся! Будешь вашим художником-оформителем. Мы подберем тебе в помощь редактора, секретаря, и принимайтесь за дело. А тебя для выпуска газеты я специально стану освобождать от работы.
Охнарь остановился, недоверчиво переспросил:
— Не заливаете насчет освобождать от работы? На целый день?
— Разумеется, — усмехнулся воспитатель.
Это обстоятельство окончательно решило дело.
Ну, если другие будут придумывать всю газету, я не отрицаюсь. Разрисовать я могу еще хоть сто номеров. Только надо купить кисточки: толстую и маленькую — усы на портретах подвести, глаза.
— Отлично, — согласился Колодяжный. — Купим и кисти. Вообще, когда мы выберем редколлегию, вам придется собраться всем вместе и обсудить план. Во-первых, конечно, надо изменить название стенгазеты. Не «Загородка», а как-нибудь иначе. Ну, скажем… «Голос колониста» или «К новой жизни». Похарактернее. Не одну ж птичню мы будем освещать? Писать станем о подготовке к учебе, о лучших хлопцах, о достижениях Советского Союза, — словом, тут я сам дам статью. Не помешает ввести и «Почтовый ящик», ка «кие-нибудь шарады, что ли… Для тебя самого это будет интересней, чем… доставать драмкружку очки да кисеты.
Воспитатель слегка улыбнулся в усы, а Охнарь с удивлением почувствовал, что краснеет. Интересно, что бы запел Колодяжный, узнай он про другие Ленькины планы: насчет муки, хомутов, и каким образом потерялись ключи у кастелянши? Оказывается, правильно Ленька сделал, что пока еще не убежал из колонии, с этим всегда успеется! Тут иногда тоже можно поколбаситься.
— Наша задача, Леонид, сделать газету боевой, зубастой, чтобы за живое забрала воспитанников и педагогов.
Долго еще, на удивление всем ребятам, Тарас Михайлович и Ленька медленно прогуливались вокруг цветочной клумбы. В сумерках мягко светились белые табаки, нарциссы. Оголец далеко не все понимал из того, что говорил ему воспитатель, во слушать было интересно. Ишь, оказывается, в какое дело выросла его забава: помощников дадут! На одно мгновение Леньку даже взяла робость: справится ли?
Звонок дежурного позвал всех ужинать.
Сам не зная почему, Охнарь пошел не в столовую, а к речке. Недалеко от загадочно и тускло блестевшего бочага сел на сосновый пень. Багровый месяц невысоко поднялся над лесом; на мельнице сонно бормотала вода, пущенная мимо колеса. Перед лицом Охнаря со стенящим звоном толклись комары; нетопырей у бочага носилось еще больше, чем в колонии. Хутор за далекой дорогой тонул во тьме, не лаяли и собаки по дворам. Позади, в здании, между тополями, светились окна веранды на первом этаже: там ужинали воспитанники. Тихо было вокруг, пахло водорослями, ряской. За ржаным полем, где-то очень далеко, вспыхивали зарницы.
«А, пожалуй, не так уж плохо тут жить, а?» — вдруг подумал Охнарь. Он сам не ожидал, что сможет близко принять к сердцу дела колонии. Вот только с работой выходит «кудряво». В самом деле: здоровый парень — а теперь еще член редколлегии, художник— и выполняет девчачьи обязанности: цыпляток стережет. Конечно, в этой богадельне он не жилец, но зачем давать повод для зубоскальства?
…У Колодяжного повеселели глаза, когда Охнарь на другой день в обед заявил, чтобы ему заменили наряд. «Наконец-то!» — казалось, воскликнул взгляд воспитателя. Он сказал подчеркнуто сдержанно:
— Что же ты хочешь, Леонид? Опять загорать?
— Я, Тарас Михайлович, лошадей люблю, — тяжело вздохнул Охнарь. — Они… животные. У нас на Дону все казачата верхи катают. Поставьте меня Омельяну помогать.
— Хорошо ль ты обдумал? У Омельяна тебе придется не только «верхи катать», а и боронить, и возить воду для полива плантаций, и навивать сено навоз, и чистить коней, и телегу дегтем смазывать. Да мало ли еще чего?
Охнарь немного замялся.
— Все одно лучше, чем цыплят с девками от ворон стеречь.
— Болтаешь! Всякий труд хорош. На птичне, например, твоя загородка сослужила пользу. А в том, что работать приходится с одними девочками, тоже нет худа. По крайней мере, ты хоть вежливее стал. — И, видя, что Охнарь упорно молчит, Колодяжный мягче докончил: — Иное дело, если ты считаешь работу, с цыплятами слишком легкой… Что ж, у меня возражений нет. Смотри, теперь не ленись: сам выбрал новое дело.
Наряд был заменен, и Охнарь отправился на конюшню. Сильно парило, а на конюшне было прохладно, знойные лучи солнца голубыми полосами падали сквозь узкие, высоко прорезанные окошки, освещая дугу в углу, хомут, путы. В денниках, перебирая по? дощатой подстилке копытами, звучно жевали три лошади и стригунок. Пахло свежескошенной травой, заданной в кормушки, дегтем, попонами, сложенными у стены. Омельян, черный, с казацкими усами, большерукий, легко двигая вилами, убирал помещение. Он был в сатиновой рубахе, расстегнутой на волосатой груди, в неизменных заношенных шароварах, в сапогах; приклеенная к нижней губе, дымилась цигарка.
Охнарь вытянулся, приложил руку к обнаженной кудрявой голове:
— Привет командиру трудовой конницы! Прислан верховным начальством на пополнение вашей конюшни. Что прикажете делать: за пегим мерином поухаживать или Буржуйке хвост подкрутить?
— Что руку к дурной голове прикладываешь? — равнодушно сказал Омельян. — Во-от ломается! Работать, что ль, занарядили?
— Так точно. Назначен твоим старшим заместителем. Оставь мне по этому случаю покурить.
— Нос пригорит. И чего мне на конюшню всякую пакость подсовывают? То Сеньку Жареного дали, и он у Буржуйки, почитай, полхвоста на удочки повыдергивал, а теперь. тьфу. Я, Охнарь, еще не забыл кисета, что ты у меня по дороге из города своровал. Гляди, я не воспитатель из Наркомпроса, надеру ухи — как у свиньи вытянутся. Бери вон метлу, становься в позицию. Первым долгом уберем конюшню. После поедем свежей травы у Козиного лога накосим. Коням на ночь. Понятно? Здесь тебе курортиться не придется.
Охнарь только в затылке почесал.
— Ладно. Раскомандовался! Не чай пить пришел, сам знаю, что делать. — Ленька развязно ступил в денник, похлопал ближнюю лошадь по лоснящемуся крупу. — Ну, саврасые, к вам прибыл еще новый коняга. Только уговор: не вы на мне ездить, а я на вас.
Вечером, перед ужином, Ленька подсторожил в полутемном коридоре Анюту Цветаеву. Все девочки из ее палаты уже ушли в столовую, она одна запоздала: зашивала порванный рукав платья. Спустившись по широкой лестнице со второго этажа, Анюта спешила на запах парного молока, вареного картофеля, когда, отделившись от стены, Охнарь перегородил ей дорогу.