— Чего опаздываешь?
— Фу, нечистый дух! Напугал.
Она действительно вздрогнула, приостановилась.
— Почему все девки тонконервные? Чуть что — «фу!», «ой!».
— Лучше быть как ребята, деревянными? Пошли, все ужинают, воспитатели не любят, когда нарушают порядок.
— Подумаешь: не любят! Плевать.
Правую руку Ленька держал за спиной и по-прежнему загораживал девочке дорогу. Прирожденное любопытство взяло у Анюты верх, она придала глазам кокетливое выражение, улыбнулась, с наивным видом протянула:
— Да что ты выстроился как солдат? Пусти.
Она уж догадалась, что Охнарь хочет сказать ей нечто особенное. Он глянул вверх на лестницу, зиркнул вдоль коридора, и только тогда вынул из-за спины правую руку: в руке белел лист слоновой бумаги, размером в тетрадочный разворот.
— Тебе.
— Ой! Что такое?
Это был рисунок: тот же самый молодец, что и в стенгазете, в красных сапогах, навытяжку, с серебряным топором. Только курицы рядом с ним уже не было, а из открытого рта торчала ярко пылавшая на конце папироса. Дым от нее подымался, будто из фабричной трубы, и волнистой тучей нависал над молодцом в красных сапогах. Подпись внизу извещала: «Кому схочу — тому дорю. Леня Охнарь».
Очевидно, Анюта никак не ожидала такого подношения: она покраснела и нерешительно взяла рисунок.
— Куда я его дену?
— Не знаешь куда? На стенку. Говорят, есть дома, завешанные картинками, как иконами. До самого потолка. Думаешь, брешу? Лопнуть на месте. Забыл, как называются. В Харькове я раз спал возле такого дома, да денег не было посмотреть. Там билетик надо брать.
— Я знаю. Музей называется. Конечно, на стенку… в палате у Юли висят аппликации. Я вышивать еще не умею, да и гаруса нет. Что ж, пускай над кроватью твоя картинка будет.
И Анюта благодарно, со скрытым лукавством, улыбнулась ему. Ленька взял ее за руку: спросил полушепотом:
— Выйдешь нынче после ужина?
— Зачем?
Он заглянул ей в самые зрачки.
— Пострадаем.
Анюта засмеялась, выдернула руку и проскользнула в столовую. Ленька не стал ее больше задерживать. Она приняла подарок, чего еще надо? Не такая уж маленькая, понимает, к чему дело клонится. Лишь негромко крикнул вслед: «Встретимся у клуни». Конечно, Юлька Носка куда красивей, но к той не подлезешь, слишком нос задрала. Да и здорова! Если огреет, пожалуй, с копыт слетишь. Говорят, одного парня угостила. Анютка ж покладистая. А до чего все-таки девки падки на ребят! На «воле» надо было сначала платочек купить, колечко с бирюзой и уж непременно бутылку, а тут и без этого соглашаются гулять.
Ленька переждал, пока Анюткина спина скрылась за дверью, и, сунув руки в карманы, медленно, вразвалку пошел в столовую.
В этот вечер он добрый час околачивался у клуни. Колония давно заснула, ухал филин в лесу, мокрая от росы трава холодила ноги. Неужто подвела? Быть не может. Он подошел под окна девичьей спальни, легонько раза три свистнул. Но, прождав еще минут двадцать, бормоча сквозь стиснутые зубы ругательства, так ни с чем и вернулся в палату.
Июль стоял жаркий, душный. Часто все небо опутывали молнии, гром перекатывался от горизонта к горизонту, и на раскаленную землю обрушивались теплые ливни. Лес давно примолк, в хвойном лапнике, в мягкой листве кленов, осин, в молодом подседе лишь слышались неокрепшие голоса птенцов, да иногда с березовой опушки или из кустарника над речкой разливалась звучная песня серой славки, богатством своих оттенков напоминавшая соловьиную. На лесной опушке зацвел последний медонос, душистый, розово- фиолетовый вереск, а в сырой низине, у бочага, покачивались хрустально-снежные пятизвездия стройного белозора.
Для Охнаря наступила страдная пора. Едва свезли луговое сено, как начался покос ржи, некогда было с воза слезть. На конюшне Ленька прижился. Хоть и не любил он чистить скребницей лошадей, убирать денники, вывозить навоз — все же приказания Омельяна выполнял. Притом у Леньки всегда находились помощники. Колонисты не отказывались засыпать овса в кормушку, сгонять коней на водопой, навить сено на гарбу и наперебой вызывались отвезти его на задний двор. Разве не удовольствие высоко покачиваться на мягкой копне, вдыхать пресные запахи увядших трав, полевых цветов, и, глядя с верху воза на плывущие поля, на встречных волов, на селян с длинными кнутами, лениво покусывать былку?
Что Охнарь сам делал охотно, — это купал лошадей. Здесь можно было лихо прокатиться верхом, вдоволь наныряться в речке.
Незаметно для себя Ленька все чаще забывал, что он гость в колонии, привыкал к ее обитателям. С Омельяном он нередко спал на сене в конюшне, пил ключевую воду из одного ковша, курил одну цигарку. Немногословный Омельян, хлебнув в получку самогонки, принимался рассказывать, как до революции батрачил в соседних уездах. Оголец охотно слушал.
Заведующего Охнарь старался обходить — так обходит собака чужого человека. Занятый хозяйственными делами, Паращенко то ездил на подводе в Отнаробраз, в разные «снабы», то отлучался в сельсовет, осматривал поля, огороды, лекарственные плантации. Все остальное время он занимался цветами на клумбе или устраивал хоровые спевки, аккомпанируя на панской фисгармонии. Его жена, молоденькая горожанка, редко выходила из комнаты, любила варить варенье, делать компоты и старалась не отпускать далеко от себя мужа. Среди колонистов у Паращенко имелись любимчики, им заведующий особенно мирволил. В их число попадали хлопцы и девчата, отличившиеся скорее послушанием и вокальными способностями, чем трудовыми качествами. Охнаря заведующий недолюбливал, но огольцу этого не показывал. Наоборот, везде давал советы, поучал, пытаясь «перевоспитать» его. Увидит, что Ленька у конюшни распрягает лошадь, остановится.
— Она у тебя не потная? — Паращенко погладит лошадь, попробует в паху. — Смотри не давай сразу воды, а то опой получится, осядет на задние ноги.
— Чи мне паморки забило? — ощетинится Ленька. — Чи я совсем малахольный и не понимаю?
— Когда возвращаешься из дальней поездки, — продолжает свое Паращенко, — не поленись прогулять коня по двору. С домашними животными, дружок, обращаться надо заботливо. Они не только нас кормят, они — государственное имущество. Видишь репьяхи в хвосте, обобрать надо.
— Во любитель зубы заговаривать, — не совсем вежливо пробормочет Ленька и, не дослушав, уводит лошадь в конюшню.
— Невоспитанный ты малый, — вспыхнет Паращенко. — Старших слушаться надо.
— Да что мы, на собрании? Вот будет собрание, прочитаете нотацию. А я на работе. Мне нужно и Буржуйку поставить, да еще и денники убрать, там возить огурцы с огорода, не то Омельян наломает хвоста. «Слушаться»! Не слушался б, так не ходил по колено в навозе!
Увидит Паращенко, что Охнарь достает коням воду из колодца, вновь остановится, назидательно посоветует: не крути так быстро ручку ворота — может соскочить, не бей ведро о стенки — помнешь, а это общественное имущество. И вновь огрызнется Ленька: