Я бросила короткий взгляд на Месье, словно спрашивая: «Но что ты хочешь, чтобы я сделала?».
«Уходи», — безмолвно ответили его глаза, что было еще хуже, чем «Останься».
Я внезапно осознала размах трагедии, разворачивающейся в этой комнате. Какое фиаско, полное и окончательное! Сотни людей погибли при землетрясении в Чили, Земля сдвинулась со своей оси, на Гаити произошло цунами — а мое единственное горе, способное вызвать у меня слезы, связано с уходом от этого мужчины. Всего десять месяцев жизни, но словно целое существование.
Мои глаза покраснели как у героя мультика, и я буквально бросилась к нему, уткнувшись лицом в его шею, вздыхая и всхлипывая, вытирая половину своих слез о его жесткую утреннюю щетину. Месье так сильно впился в мою спину ногтями, что у меня еще долго оставались от них следы, наверное, несколько дней: три полумесяца, сначала розовых, затем красных и бурых. Когда я беззвучно рыдала, прижавшись щекой к его щеке, он взял в ладони мое лицо, залитое слезами.
— Пожалуйста, береги себя. И не забывай обо мне.
— Хорошо, — всхлипнув, пообещала я.
— Хорошо?
— Ты тоже береги себя…
— Поклянись, — сказал мне Месье, прижавшись своим носом к моему, и его серые глаза смотрели из-под длинных ресниц с тем же видимым беспристрастием, которое можно было трактовать как угодно.
— Клянусь, — пискнула я, отрывая его руки от своего лица.
Он хотя бы представлял себе, что я тогда испытывала?
Я с трудом держалась на ногах (как я вообще была на это способна?), и Месье, оставшийся сидеть, сохранил мокрый отпечаток моей щеки на своей. Поскольку мне нужно было что-то говорить, пока я совсем не потеряла рассудок, я добавила, словно для себя самой:
— Только не говори мне о воспоминаниях и прощаниях. Я не верю в прощания.
— Я тоже.
— Знаешь, — продолжила я, в то время как мой подбородок снова начал дрожать, — когда мне было пятнадцать лет, я пережила свое первое разочарование в любви. Я даже не пошла в школу, настолько была расстроена. Помню, что мы зашли с отцом в булочную, чтобы купить лепешек, и я заливалась горючими слезами. Думаю, он не очень хорошо понимал, как мне помочь, — такими вещами не делятся с отцом. И тогда он сказал мне: «Мы всегда снова встречаемся с людьми, которые что-то значат или значили для нас». — Отвернувшись, чтобы незаметно вытереть нос об воротник, я продолжила: — Почему-то мне сейчас вспомнилось именно это. Хотя та фраза — полная чушь.
— Это гениальная фраза, — возразил Месье.
— Наверное, и то и другое, — согласилась я, натягивая куртку.
Была весна. Стоял только март, но май был не за горами. В комнате пахло так же, как почти год назад. Цветущими каштанами. Перезрелым манго. Смесью Habit Rouge, пыли и воска. Небо тоже могло быть голубым. Следовало ли в этом видеть какое-то логическое заключение, замкнувшее круг, которого я так и не смогла расшифровать? У меня будет масса времени, чтобы подумать об этом в метро, поскольку никакой iPod сейчас не отвлечет. Люди вокруг меня будут разговаривать, обниматься, смеяться, слушать Beatles, читать «Космополитен». Жизнь будет продолжаться, черт побери! Как это возможно? Почему личные вселенные рушатся, никак не затрагивая окружающего мира?
Когда я наклонилась, чтобы взять свою сумку, мне отчаянно захотелось потерять сознание. Но это не так-то просто сделать.
— Я больше никогда не увижу твоих трусиков, — заметил Месье тоном ни провокационным, ни забавным. Нейтральным. Трактовка по усмотрению.
Больше никогда. Бывают такие слова, которые в сочетании друг с другом вызывают позывы тошноты.
Ни один мужчина не стоит этих трусиков, видавших мои первые оргии, первые победы, первые вечеринки. Дело было не в их цене, даже если в ту пору она показалась мне непомерной, — самые благородные, самые драгоценные руки дергали их резинки, словно струны арфы. Самые достойные глаза пожирали мою плоть под этими кружевами. Я увлажняла эти трусики немалое количество раз в самых необычных местах. В «Бароне», в сопровождении Оливье Дестеля. Парой недель позже, накачавшись экстези, разгуливала по квартире Тома Парианта только в них и в платке «Гермес». Несколькими годами раньше Александр, увидев, как я вынула их из дорогого пакета Agent Provocateur, тут же окрестил их «трусиками, вызывающими инфаркт». Вся моя сексуальная жизнь написана на этом черном атласе. Я худела, полнела и снова худела, но они никогда не становились слишком широкими или тесными. Как по волшебству, ткань уютно облегала меня. Эти трусики были моими.
— Держи, — сказала я Месье с вымученной улыбкой.
Едва взяв их в руки, он, не сводя с меня глаз, поднес их к своему носу, вдыхая запах моей киски с томным взглядом парфюмера перед изысканной эссенцией. Вот за что я полюбила этого мужчину, и это первая причина, ускорившая все остальное: за ту благоговейность, которую увидела на его лице, когда впервые раздвинула перед ним ноги. За то гурманство во всех смыслах.
— Эти трусики слишком красивые, чтобы отдавать их мне, — заметил Месье, пальцы которого погрузились в кружева.
— Как и наша история, — ответила я с интонацией фатализма, показавшейся мне нелепой, словно фразу произнесла актриса телесериала.
Он улыбнулся мне.
Когда я сделала первый шаг по направлению к двери, то ощутила себя подозрительно легкой для той, что никогда больше не увидит Месье. Я двигалась так, будто воздух стал невесомым. Пол подо мной имел бестактность скрипнуть: мне бы хотелось уйти без малейшего ощутимого звука.
Я чувствовала на своей спине взгляд Месье, в последний раз сканирующий мой силуэт без трусиков (этот намек на обнаженность всегда невероятно возбуждал его), и, несмотря на свою словоохотливость, он не осмелился так или иначе нарушить молчание. Но, возможно, он просто понял, что говорить больше не о чем. Эта боль была неизбежна, как при извлечении занозы, и слова здесь бессильны.
Я открыла дверь, кусая губы, чтобы не позволить себе вернуться назад. В комнате и коридоре также не было слышно ни звука. Внутри меня тишина кричала во весь голос. Снаружи она была траурной. С невероятным усилием я повернула ручку двери, в последний раз вдохнула аромат Habit Rouge, и все было кончено.
Все было кончено.
Я не могла поверить, что так легко отделалась. Когда я шла по коридору, ковер казался мне отвратительно мягким. Аромат лилий в вазах был невыносимым, стены — чересчур оранжевыми. Я очень боялась услышать, как Месье ходит по комнате всего в нескольких метрах от меня. Скрипнула ручка двери.
Я бросилась вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, вихрем пронеслась мимо ресепшен, не в силах смотреть на этот отель, в который больше никогда-никогда не смогу вернуться, пробормотав бесцветным голосом: «Спасибо, до свидания». (Даже сегодня я не могу упоминать название этого почтенного заведения семнадцатого округа, не испытывая приступа тошноты. Я произношу это слово, и на десять секунд мои собеседники, окружающий мир, музыка или тишина застывают и теряют краски, напоминая старые фотографии, при взгляде на которые щемит сердце.)