– Дело касается жизни и смерти, капитан, а здесь у вас нет даже мачты, чтобы кого-либо вздернуть… – Сержант завладел ближайшим веслом и, указав на середину шлюпки, добавил тоном, не оставляющим сомнений относительно серьезности его угрозы: – Если кто-то попытается перешагнуть через эту скамью, я раскрою ему череп.

– То есть отныне мы враги?

– Я считаю врагом всякого, кто намеревается покончить со мной до срока, будь то мавр или христианин.

Таким образом, война была объявлена. Обе группы желали только одного – продержаться как можно дольше.

Мертвые не пьют.

Воцарилось молчание.

Четверо мужчин, оторванных от всего мира, следили друг за другом, осознавая, что никто никому больше не подвластен и при малейшей оплошности любой из них окажется на дне океана, поскольку тот, кто освободится от товарища, удвоит свои шансы остаться в живых.

Причудливая голова огромной черепахи выросла над гладкой синей поверхностью, неторопливо двинулась вперед и в метрах десяти от носа по левому борту растворилась в калиме. Она показалась им чуть ли не газелью, по сравнению с течением времени: по всей вероятности, это пышущий жаром воздух, который почти можно было жевать, заставил его замедлить ход.

Когда мозг сверлит мысль о том, что твоей жизни угрожает опасность, секунды превращаются в минуты, а минуты – в часы. Каждый сжимал в руке короткую и толстую деревяшку, готовый убить или защититься.

Желтый цвет уступил место оранжевому, тот – охряному, а потом подкралась ночь, которой они боялись, поскольку все четверо были уверены, что половине из них не удастся дожить до следующего дня.

Диего Кастаньос оказался наиболее проворным: как только он смекнул, что Калисто Наварро не может разглядеть его действий, незаметно вынул – левой рукой – острый кинжал, спрятанный в сапоге, и одним взмахом перерезал соседу горло.

Тогда, на острове, схватить-то его схватили, даже руки связали, а вот обыскать как следует не осмелились: как-никак главнокомандующий.

Сержант, который в течение многих лет был его доверенным лицом, неотрывно следил за правой рукой, сжимавшей уключину, и не успел заметить движение левой. С рассеченным горлом, он склонил голову на грудь, и кровь хлынула к его ногам.

В одно мгновение шансы капитана Кастаньоса удвоились.

Следующие три часа протянулись в тишине, время от времени нарушаемой какой-нибудь летающей рыбкой, которая стрелой прорезала небо, чтобы затем с легким всплеском нырнуть обратно.

Диего Кастаньос, ожидая нападения, сидел с кинжалом в одной руке и колом – в другой; он глядел в оба, но услышал только хриплый голос Фернана Молины, который прозвучал чуть ли не насмешливо:

– Вы все еще там, капитан?

– Да, я здесь.

– А Калисто?

– Спит.

– Какое совпадение! – прозвучало в ответ, а затем с особым упором на последнем слове: – Санчо тоже «уснул».

– Стало быть, нас осталось только двое. Попытаешься меня убить?

– Вода есть вода, капитан.

Прошло еще почти три часа, и капитан Кастаньос понял, что усталость начинает брать свое и нет смысла продолжать сидеть с открытыми глазами, поскольку темнота была такой непроглядной, что он не видел даже собственных рук. Поэтому он медленно разделся, отложил одежду и сапоги в сторону, сунул нож в зубы и скользнул в воду, двигаясь с осторожностью хамелеона.

Перебирая бок шлюпки кончиками пальцев, он постепенно приблизился к корме и, зацепившись за нее, выждал несколько минут, желая убедиться, что враг не заметил его передвижений.

Еще одна летающая рыба пронеслась рядом и исчезла в ночи.

Решив, что все спокойно, он взял в правую руку оружие, вылез из воды, опираясь на левую, и с силой полоснул по воздуху кинжалом, но рука ушла в пустоту.

Он чертыхнулся про себя, однако вновь погрузился в воду так, чтобы на поверхности оставалась одна голова, и, набравшись терпения, затаился.

Терпение выиграло много битв.

И столько же проиграло.

Он предпринял три попытки – и все без результата – в нескольких точках фелюги, а в четвертый раз острое лезвие погрузилось по самую рукоятку в спину сержанта Фернана Молины, который вскочил на ноги, взвыв от боли. Диего Кастаньос был достаточно сильным мужчиной, чтобы тут же забраться в лодку и наброситься на раненого, который продолжал стонать; капитан наносил ему удар за ударом, пока не понял, что тот перестал двигаться.

На рассвете третьего дня он сидел в шлюпке один, безраздельно владея обоими бурдюками с водой. Густое желтое облако постепенно отступало назад, по мере того как восточный ветер отгонял его на запад, а на горизонте не было видно ни малейшего признака суши.

По его расчетам, воды было достаточно, чтобы продержаться две недели. А между тем ветер неумолимо толкал шлюпку все дальше в глубь Мрачного океана.

17

Знойный сирокко дул восемь дней. Единственное, чем можно было заниматься в это время, – лежать в тени, стараясь не расходовать воду и энергию, или время от времени окунаться в гладь океана, усеянную маленькими коричневыми бабочками с белыми пятнами. Ветер принес их из далекой пустыни, и они не дотянули всего нескольких метров до спасительной суши.

Некоторые еще трепетали крылышками и то здесь, то там исчезали, проглоченные какой-нибудь рыбиной, которая тут же возвращалась в глубину, где вода была холоднее и приятнее.

Видимость по-прежнему была нулевой, поэтому у обитателей острова – как туземцев, так и испанцев – было ощущение, что они погрузились в какой-то причудливый мир, в котором изредка возникала человеческая фигура, направлявшаяся к морю как к последнему прибежищу.

Птицы не решались летать, а если и пытались, то самые слабые внезапно бросались на землю и успевали испустить дух прежде, чем сломать себе шею от удара о камни.

Даже игруны дельфины и неторопливые царственные киты уплыли подальше от острова, потому что всякий раз, когда они поднимались на поверхность, чтобы глотнуть воздуха, вместо мягкого морского бриза им приходилось вдыхать пыль и жар.

Утром четвертого дня появился передовой отряд саранчи, однако сообразительные насекомые, должно быть, пришли к выводу, что этот небольшой остров из черного вулканического камня может превратиться в кладбище для миллионов их сородичей, поэтому, передохнув пару часов, вновь отправились в полет – ведь есть же где-то менее суровая земля.

Вероятно, они смекнули, что жить в пустыне, где яйца можно отложить в песок, это одно дело, а пытаться зарыть их в непроницаемую лаву – совсем другое.

– Если так будет продолжаться, тогда даже Гароэ не сможет нас спасти… – сказала Гарса однажды ночью, когда они не могли заснуть из-за невыносимой жары. – Старики говорят, что подобное стечение неблагоприятных обстоятельств бывало редко.