«Ты что вообще думаешь?» – спрашиваю я себя. Потому что охранник готов меня порубать на фарш. Единственный шанс был у моего плана, один-единственный шанс был у меня показать дедовы слова всему миру, и я его загубил. Идиот. И за что? За стакан воды.
Вот что я вообще думаю. Космонавт выходит из комнаты. Появляется белый халат. Он подзывает охранника. Охранник тоже выходит, и я остаюсь наедине с белым халатом. Он стоит, уставившись на меня в упор – нет, все-таки немного искоса, я бы сказал, – как будто я представитель иноземной расы. Меня подмывает сказать, что я прибыл с Фенеры. Удерживаюсь. Смотрю вместо этого в бетонный пол.
Он заговаривает, и я поднимаю глаза.
– Ты первый, у кого получилось. Ты здоров, в отличие от остальных.
– В каком смысле? – спрашиваю я.
– Обладаешь выносливостью.
– Я из нового набора.
Он не отвечает. Не стоило, наверное, этого говорить.
Честно сказать, у меня отлегло от сердца, когда я увидел, что охранник вернулся со стаканом воды и ломтем черного хлеба.
Хлебушек черный,
Прощай, заключенный.
Пью. Ем.
Я изо всех сил стараюсь не принять хлеб и воду за добрый знак. Знак, что меня опять пристегнут к обвязке. Потому что уже не пристегнут. Охранник – тот, что выглядит как близнец мистера Ганнела, – уводит меня. Куда? От неизвестности у меня трясучка. Стоит начать думать, и голова раскалывается. Я уже убедил себя, что кожаный обнаружил лаз, а дальше ему было все ясно как дважды два пять. Может, белый халат меня заложил. Но мы хотя бы все еще идем. Наверное, это все-таки добрый знак. Мы идем обратно к лунному павильону. Тут только до меня доходит. Трепать-колотить! Должно быть, из меня получился плохой противовес на другом конце силы притяжения, и меня отправляют к тысячам рабочих, разравнивающих лунный грунт. Утешаюсь тем, что из такого положения может быть удобнее ринуться под камеры с моим плакатом, чем вися в обвязке.
Так, этой идее можно помахать ручкой.
Меня подводят к траншее, скрытой в складке лунной поверхности. Траншея длинная и узкая, и исчезает где-то за поворотом. Глубины ее достаточно, чтобы скрыть меня целиком.
В ней стоит кто-то в коричневом комбинезоне. Меня опускают в траншею и пристегивают спереди лямки, как у рюкзака. Я наблюдаю, как коричневый комбинезон с этим справляется. Потом он прикрепляет к лямкам тонкие невидимые струны.
Мне отсюда ни хрена не видно. Вдруг мои ноги отделяются от земли. Комбинезон двигает меня, как марионетку.
Я, собственно, и есть кукла. Болванка, обеспечивающая космонавту видимость невесомости. Болтаюсь туда-сюда по траншее, пока не выбиваюсь из сил окончательно.
Кажется, дело уже к вечеру. У меня слишком кружится голова, и я больше ни на что не гожусь. Наконец меня отстегивают. Я делаю заметки у себя в голове. Карабин с невидимой струной – его не так уж и сложно снять. Теперь меня волнует, каким образом можно достаточно быстро вылезти из этой гребаной траншеи. Если это не получится, то не получится и поднять плакат. И мир так ни о чем и не узнает.
До меня начинает доходить, что идея вызваться добровольцем была не самой удачной в моей жизни. И тут, к моему огромному облегчению, коричневый комбинезон указывает мне на ступеньки, вделанные в стену траншеи. Я их раньше не замечал. Запоминаю, где они, и пытаюсь подсчитать, сколько времени нужно, чтобы по ним взобраться – после того, как избавлюсь от невидимой струны. Тогда все, что мне останется, – это успеть выбежать на поверхность Луны, пока я буду снимать пояс.
Планов на «а потом» у меня так все еще и нет. Пусть хотя бы это удастся. Уже будет достойно упоминания.
Выхожу из траншеи, где меня поджидает доппельгангстер мистера Ганнела.
– Повезло, – говорит охранник. – Помер тот, что до тебя был.
Он сводит меня вниз по железной винтовой лестнице. Она все крутится и крутится, без конца. У подножия – бесконечный белый коридор, в потолке по центру утоплены лампы, отбрасывающие на стены треугольники ослепительно яркого света. По обеим сторонам тянутся металлические двери с иллюминаторами толстого стекла. Мы шагаем. Мне не очень понятно, в чем тут везение. Стальные набойки на сапогах охранника стучат за целую армию. Но если не считать звука наших шагов, здесь до жути тихо. Коридор выглядит заброшенным. Меня как будто замуровали здесь заживо. Пахнет железом и землей.
Мы всё шагаем.
Интересно, что все-таки имел в виду охранник. Мне конец, или завтра будет новый день? Я не спрашиваю его. Заметно, что он с большой радостью не ответит мне на этот вопрос. Он останавливается у одной из дверей, совершенно такой же, как и все остальные, отпирает ее и открывает пинком. За ней только темнота. Может быть, я прав – меня бросят гнить здесь, и всем будет пофигу.
Охранник толкает меня внутрь, и дверь за мной захлопывается. В щелчке замка мне слышится вечность.
Я изо всех сил стараюсь разглядеть что-нибудь в непроглядной тьме. Я не знаю даже, какого размера камера. Я чувствую только ее прокисшую темноту. До меня не сразу доходит, что я тут не один. Что здесь есть кто-то еще.
Кто-то еще заговаривает со мной.
– Твоих родителей тоже забрали? – спрашивает этот кто-то. – И как, они тебя очень любят?
Я не отвечаю. Голос сломан, но я все равно узнаю его.
– Последнего мальчика любили не очень-то сильно. Поэтому он теперь мертв.
Я двигаюсь вперед, выставив руки перед собой.
– Не подходи, – говорит он. Я продолжаю идти. – Я сказал, не подходи!
Не останавливаюсь, пока мне не кажется, что я уже рядом с ним и что он сможет расслышать мой шепот.
– Гектор. Это я, Стандиш.
Я не вижу Гектора. Я только слышу его голос. Гектор сгорбился неясной тенью в углу.
Я сажусь рядом. Он придвигается ближе.
Я знаю, что ему больно.
Я знаю его лучше, чем самого себя.
Я знаю, что он думает. Он думает: «Какого хрена здесь делает Стандиш?»
– Что они с тобой сделали? – спрашиваю я.
– Ничего страшного. У меня осталось еще целых восемь пальцев.
– Должно быть десять.
– Мизинец достался моему папе, как только застрелили маму.
Слабый голос. Я едва могу его расслышать.
– Не понимаю, – говорю я. – За что?
– Они хотели доказать папе, что на этот раз шутки кончились. Что если он опять откажется подчиняться руководителям, то меня тоже убьют. Только медленно.