Пришлось приспособить вешалку. Очень технологичный способ решения проблем, в нашу продвинутую эпоху лунных путешественников и убийц. Телевизор все равно толком не показывал. Картинка двоилась, а иногда и вовсе исчезала.
– Всем видно? – спросил мистер Мюллер.
Никто не ответил. Мы уже и так увидели достаточно.
Я с Гектором – или правильнее «мы с Гектором»? – любил устраивать кукольные представления. Сцену мы смастерили из старой коробки. Мне кажется, мистеру Мюллеру было бы проще изобразить все самому при помощи марионеток, чем настраивать эту рухлядь. Можно было бы очень неплохо справиться. Всего-то нужно тянуть за веревочку, чтобы дергающаяся ракета с космонавтами из фольги приближалась к дергающейся Луне.
Мне-то было до фиолетовой лампочки, увидим ли мы исторический момент или нет. Я думаю – хотя нет, «думаю» тут совершенно ни при чем, – Навозники и кожаные пальто, то есть, по словам Гектора, марсиане, могут отсюда лететь только в одно место – обратно на свою гребаную планетку. И не надо мне про всю эту расово чистую фигню. Чистота с этими чудозвонами и рядом не лежала.
Со стороны президента Родины было очень мило к нам обратиться. Мать всех марсиан-дебилов. Она всегда выглядела одинаково, вообще не менялась. Волосы – стальная проволока, глаза смотрят не моргая. Но меня такими штуками не обманешь. Под этой убедительной личиной у нее чешуя с красным отливом и щель на месте рта. Из этой щели вылезали слова и, как черви, вгрызались в мозги, выедали любые мысли о свободе.
– Сегодня мы, чистейшая раса, продемонстрируем полное технологическое превосходство над прогнившими государствами, поставившими своей целью уничтожение славной Родины.
Она без запинки проговорила свою обычную вдохновенную речь. В конце мы все встали по стойке «смирно» – ряды будущих оловянных солдатиков. Я заметил, что наш салют был самым дохлым из всех, что я видел в этой школе. Только рука мистера Ганнела взлетела, как деревянная, а глаза у него выкатились и застыли.
Мы снова расселись по-турецки на полу. Удивительным образом картинка перестала трястись, и мы увидели фотографии трех космонавтов. На экране промелькнули их имена. Было задумано, что эти имена запомнятся навсегда. Я их запомнить не мог. Для меня они сливались в одно длинное непонятное слово, налезающее на другие непонятные слова.
Это слово было и на групповых плакатах, расклеенных по всему седьмому сектору. Оно выглядело как «АР04СОЛЗЭЛД7». Я стал обращать внимание на это слово, только когда у нас появился лунный человек. У него на скафандре были буквы. И в телевизоре были такие же буквы. На каждого космонавта приходилось по куску бессмысленного слова.
АР04 – строгий, волосы ежиком. Рядом с ним, как всегда, СОЛЗ, с таким сияющим лицом, будто его только что отполировали. Я знал, что он был любимчиком всех женщин – «Матерей за чистоту». Последним в этой троице был ЭЛД7. Бритый череп, откормленный, накачанный. Прокачанный. И только я один знал, как он выглядит на самом деле.
ЭЛД7 – так было написано на скафандре лунного человека. Только ЭЛД7 находился не на Родине. Он находился у нас в подвале.
Камера показывала теперь центр управления полетами. До этого момента я все еще надеялся, что эту вонючую кучу можно как-то обойти. Но тут стало ясно, что не выйдет. В центре было полно людей – в форме и в белых халатах. Я чуть не вскочил, послав к черту всякую осторожность. Меня и так все уже порядком достало. Я встал и прошел в первый ряд. Дело в том, что я явственно увидел среди ученых на экране мистера Лаша. Стоп. Замри, не дергайся.
Трепать-колотить, так и есть.
Ноги налились свинцом. Свинец в голове. Свинец в сердце. Вот в чем секрет. Тот секрет, который Гектор отказался мне открывать. Который лунный человек сказать не мог.
Ракета взлетела в светло-серое небо. Мы, разумеется, смотрели черно-белую передачу, так что ведущий раскрашивал ее устно. Красная ракета, синее небо. Мне и то, и другое казалось серым. Она уходила все выше и выше, пока не превратилась в точку.
За дверями спортзала послышалась возня. Это вернулся кожаный в сопровождении впечатляющей команды сыщиков и Навозников. Сыщики все были в квадратных очках. Чтобы хуже видеть преступления, я так понял. Кожаный щелкнул пальцами в кожаной перчатке, и Навозники строем вошли в зал. Один из них выключил телевизор. Мистера Ганнела вывели в коридор. Мистер Хелман приказал нам всем возвращаться в классы. Ганса Филдера, как главного старосту, оставили у нас за старшего.
Я снова сидел у окна, но больше уже не мечтал. Слишком много действительности, она вытесняла мечты. Мне был виден выцветший, заляпанный краской брезент, лежавший поверх тела Эрика. Он был пропитан красным. Над ним висел рой мух.
Ганс Филдер явно чувствовал себя неуютно. Он сидел на месте мистера Ганнела. Все молчали. Наконец один из сыщиков распахнул дверь и выкрикнул две фамилии.
Я знал, что все к этому и идет. Ганс Филдер тоже знал. Сыщик отвел нас к скамье рядом с директорским кабинетом. Ставлю пару длинных штанов и два одинаковых носка, что Гансу Филдеру никогда раньше не доводилось на ней сиживать. А я, похоже, оказался на ней в последний раз. Я боялся даже подумать, что сделают со мной и с дедом, когда у нас в подвале найдут лунного человека.
Сначала вызвали Ганса Филдера. Он взмыл со скамьи, как летающая тарелка. Дверь за ним закрылась, и Навозник с автоматом на груди заступил охранять ее. Или меня. Не знаю точно.
Я услышал сначала голоса, потом свист трости мистера Хелмана. Потом Ганса Филдера выплюнуло обратно в коридор. Брюки у него были мокрые. Сложно было не обмочиться после встречи с тростью мистера Хелмана. А на этот раз он, скорее всего, постарался превзойти самого себя. У него не было другого способа произвести впечатление на кожаного. Понимал, небось, что только так можно надеяться сохранить свои дешевые часы.
Теперь была моя очередь.
Кожаный сидел в кресле мистера Хелмана. Мистер Хелман стоял, потирая руку. Черная краска с его волос сбегала вниз по шее вместе со струйками пота.
– Вот мы и встретились снова, Стандиш Тредвел, – сказал кожаный.
Я кивнул. Он снял перчатку с одной руки. Рука была большая и мертвенно-бледная, как снулая рыба. Перед ним на столе лежали часы мистера Хелмана.
– А я раньше и не замечал, – продолжал он, – что у тебя глаза разного цвета: один голубой, а другой светло-карий.
Это он сказал просто для красоты, или ему захотелось подчеркнуть очевидное? Что у меня два явных дефекта?
Я молчал.
– Скажи, действительно ли тебя били за то, что ты отказался рассказывать о нашем разговоре?
На это я решил ответить.