Помассировав лицо и сделав несколько глубоких вдохов, я почувствовала себя лучше.
И в это время дверь моей камеры с лязгом распахнулась.
На пороге появились два человека. Первым шел тот парень, который развязывал меня и знакомил с местными «удобствами». Сейчас он нес два легких складных металлических стула. Второго человека, который шел следом, я не сразу разглядела, потому что он стоял чуть позади и лицо его было в тени. Но когда парень поставил посреди камеры стулья и отошел в сторону, этот второй человек подошел ближе и я смогла как следует рассмотреть его лицо.
Лучше бы я этого не делала.
Потому что более страшного лица мне не приходилось видеть в своей жизни.
Мой посетитель до самых глаз зарос густой черной бородой. Точнее, до одного глаза, потому что на месте второго чернела страшная глубокая яма, казалось, позволявшая заглянуть прямо в его мозг. Смуглое, почти черное лицо его с той, слепой стороны было рассечено кривым, неровным шрамом, проходившим через пустую глазницу. Большой, неестественно красный рот, кривясь в недоброй, издевательской ухмылке, выглядывал из черных зарослей бороды, как хищный зверь из густого кустарника.
— Ну чэго, карасавица, — с грубым гортанным выговором произнес незваный гость, — нэ пондравился тэбе Ибрагим? Ничэго, карасавица, сытэрпится — сылюбится! — И он громко, грубо захохотал, видимо, страшно довольный своей шуткой.
В руке Ибрагим держал плоский металлический чемоданчик, и этот кейс почему-то словно магнит притягивал мой взгляд. Притягивал и одновременно пугал.
И так же, как чемоданчик, пугали меня руки Ибрагима — длинные, как у обезьяны, едва ли не достающие до пола, с огромными волосатыми кистями и постоянно шевелящимися, словно живущими своей собственной жизнью пальцами…
Ибрагим перехватил мой взгляд и снова издевательски усмехнулся:
— Интэрэсуешься? Правильно интэрэсуешься! У Ибрагима хороший чэмодан, отличный чэмодан! Всякий, кто разыговаривать нэ хочэт, — с этот чэмодан позынакомится — и заговорит! Нэ то что заговорит — как птица запоет! И ты, карасавица, нэпременно запоешь!
Ибрагим сел на один из двух принесенных стульев. Если в первый момент я наивно вообразила, что второй стул предназначен для меня, то я ошиблась: на второй стул этот чернобородый монстр заботливо положил свой заветный чемоданчик.
Затем он открыл его.
Если мне стало страшно при виде самого Ибрагима, то я просто не знаю, как назвать то, что я почувствовала, увидев содержимое его чемодана.
Там лежали инструменты для причинения боли, инструменты для уничтожения в человеке всего человеческого, для медленного, постепенного и неотвратимого убийства.
Ножи и скальпели, щипцы и крючки, пилы и кусачки — все, чем можно разрывать, терзать и калечить слабую плоть, неспособную перенести и сотой части страданий, которые готовил для меня этот дьявол в человеческом облике.
Я почувствовала, что мое тело начала бить крупная, неудержимая, мучительная дрожь.
Ибрагим оценивающе посмотрел на меня, потом перевел взгляд на свои инструменты, начал неторопливо перебирать их один за другим. Сначала он взял в руки клещи с острыми, загнутыми, как звериные когти, концами, внимательно осмотрел их и положил на место, а вместо них достал длинный, остро заточенный скальпель.
При этом у него был такой сосредоточенный и озабоченный вид, как будто он решал сложную и важную техническую задачу. Мне же казалось, что он похож на мясника, обдумывающего, как ловчее и аккуратнее разделать баранью тушу.
Я прижалась к холодной стене, в ужасе следя за его огромными волосатыми руками.
Наконец Ибрагим, кажется, принял решение. Его чересчур красные губы, похожие на двух отвратительно извивающихся червей, снова скривились в довольной ухмылке, он достал из чемодана сверкающий никелированный инструмент с заостренным крючком на конце и встал, глядя на меня, как кот на бьющуюся в истерике мышь.
В панике, не зная, что предпринять, я посмотрела на молчаливого свидетеля этой сцены, парня, безучастно стоящего в стороне.
Его лицо было абсолютно равнодушным, словно такое происходило на его глазах едва ли не каждый день и нисколько не задевало его чувств.
И тут меня осенило.
Я обратилась к этому парню, поскольку разговаривать с Ибрагимом мне казалось совершенно бесполезным, точнее — невозможным, потому что он не принадлежит к одному со мной биологическому виду и, хотя он умеет пользоваться человеческим языком, договориться с ним, объяснить ему что-то практически нельзя.
— Эй, — окликнула я этого равнодушного свидетеля через голову приближающегося ко мне Ибрагима, — а ты знаешь, что будет, если мне действительно есть что рассказать и я заговорю?
— Ну, и что же будет? — спокойно и насмешливо спросил парень, не проявляя пока заметного интереса к моим словам.
— Ты небось думаешь, что тебя за это щедро отблагодарят, как за успешно проведенную операцию, думаешь, что тебя повысят, что ты приблизишься к хозяину… А на самом деле все будет совершенно иначе: после моих откровений вас с Ибрагимом сегодня же закатают в бетон.
— Что за пургу ты метешь? — Глаза парня стали холодными и колючими, но равнодушие из них исчезло.
— Сам подумай, — на этот раз я немыслимым усилием воли придала своему голосу холодное насмешливое безразличие, — то, что я знаю, настолько важно и опасно, что ваш хозяин вряд ли оставит вас в живых после того, как вы это услышите.
— Ну-ну-ну! — отмахнулся парень от моих слов, но глаза его при этом беспокойно забегали.
— Уж поверь мне, — произнесла я зловеще.
И его наконец проняло. Он отлепился от стены, шагнул в мою сторону и спросил неожиданно охрипшим голосом:
— И что же ты предлагаешь?
Ибрагим тем временем подошел ко мне вплотную и схватил меня за плечо.
Его пальцы были цепкими, как клещи, и удивительно горячими. От этого прикосновения меня снова заколотило, но я последним, неимоверным усилием воли взяла себя в руки и ответила, адресуясь к приближающемуся парню и делая вид, что не замечаю Ибрагима:
— Передай хозяину, что я все знаю и готова говорить, но только с ним… конфиденциально, и поверь, что это в твоих интересах. Тебе это зачтут — ведь я при тебе решила пойти на переговоры, но сам ты ничего не знаешь и поэтому не представляешь для хозяина опасности…
— Постой, Ибрагим, — парень схватил палача за плечо, — подожди, может быть, она дело предлагает…
Ибрагим оглянулся на него с явным разочарованием и произнес несколько фраз на незнакомом языке, судя по интонации — явно ругательств. Однако, увидев глаза своего напарника, он, видимо, понял серьезность его слов и послушно выпустил мою руку.
Я перевела дыхание и только сейчас почувствовала капли холодного пота, стекающие по моему лицу.