– Ты говоришь, как мой папаша! – Он гневно смотрел на Сашу. Ксавье не верил своим глазам. Мама права! Лайам ведет себя как мальчишка. Ксавье не всегда становился на сторону матери, но на этот раз чувствовал, что обязан это сделать.
– Так то было в детстве, – напомнил он приятелю. – А теперь ты сам взрослый. Только что сорок лет стукнуло. Черт, да ты совсем старик… – Он прикусил язык. – Извини, мам.
– Ничего страшного. Это еще не старость, но достаточно зрелый возраст, чтобы не устраивать сцен из-за какой-то вечеринки.
– Отец с братьями меня никогда с собой не брали. Отец называл меня идиотом, братья считали придурком. Я всегда у них был лишний. Потому и из Сан-Франциско уехал. С детства сыт по горло упреками и советами. Я устал от этого всего. И никогда не позволю больше так со мной обращаться!
– Да ты небось и был чудаковатым, – улыбнулся Ксавье. Саша же следила за Лайамом и по выражению его лица поняла, что, наверное, задела какие-то очень болезненные струны в его душе. Это она понимала и раньше и жалела его. Ведь у него не было рядом матери, чтобы защитить от бесчувственности и жестокости отца и братьев. Сейчас, глядя на него, ей захотелось его обнять и утешить, но это было невозможно. – Ты и теперь иногда бываешь странным, – продолжал Ксавье. – А вообще… что же удивительного?! Ты же художник. Я вот тоже странный – это признак таланта. Мне тоже нравится быть не таким, как все. А уж на эти приемы меня ни за какие коврижки не затащишь, нечего нам, художникам, там делать.
– Мне просто было обидно, что меня оставляют вне игры. Сразу вспомнилось детство золотое. Мне было заявлено, что меня никуда не возьмут, пока я не стану вести себя, как благоразумный человек, каковым я не являюсь. Наверное, я вспылил из-за каких-то прошлых обид. – Лайам бросил нервный взгляд на Сашу, ему явно хотелось извиниться, но переступить через себя он не мог. Они встретились взглядами и долго изучали друг друга, но Ксавье этого, к счастью, не заметил.
– Черт, старик, ты ведь всего-навсего у нее гостил. Она в любом случае не могла бы взять тебя на эту тусовку.
– Не могла, – подтвердила Саша, – и спор был скорее умозрительный. На тему свободы личности и пределов этой свободы.
– Точнее, ограничения этой свободы, – добавил Лайам. – Когда меня унижают, я злюсь – это естественно. В детстве меня вечно оставляли дома, как будто я им был неродной. Или недостоин их общества. Вечно старались ущемить, заткнуть, поставить подножку. Невыносимо!
Саша поняла, что корни у этого комплекса еще глубже. По-видимому, ранняя смерть матери усугубила обиды и одиночество, лишив Лайама поддержки, какую мать ему оказывала. Вот с кем она тогда ругалась! С семилетним мальчиком, оставшимся без матери. Никто не мог его защитить, и тогда Лайам сам кинулся на свою защиту, как волчонок, брошенный и беспомощный. Бедный, бедный Лайам. Она сидела и слушала, и у нее сердце обливалось кровью.
– Ну, хорошо. Что же мы теперь, так и будем толочь воду в ступе? – повернулся к другу Ксавье. – Ясно, что у тебя был какой-то срыв, приступ или еще не знаю что. Моя мать посещает самые скучные на свете тусовки, на которые ни один здравомыслящий человек добровольно не потащится. А ты свободный художник, тебя-то что туда потянуло? Тебе с этими людьми делать нечего. С моей-то мамой все в порядке, но вот с ее окружением общаться невозможно. Таким, как мы с тобой, надо вращаться в своем кругу. И ни в коем случае не с теми, кому она пытается наши вещи продавать. Это просто горе какое-то. Поверь мне, ты бы там умер со скуки. Послушайте, может, в конце концов, пообедаем спокойно? Я сейчас пойду в туалет, а вы двое поцелуйтесь и помиритесь, иначе она будет на тебя сердиться и твоих картин продавать не станет. А когда вернусь, мы чудесно проведем время, как в прошлый раз. Хорошо, дети мои? – Они улыбнулись. Не зная всего, Ксавье растопил лед, который они не могли растопить целых два месяца. – Вот и молодцы! – Ксавье встал и удалился, а Лайам сидел и смотрел на Сашу. Он все еще был влюблен, а теперь, спасибо Ксавье, больше не сердился. Теперь, по зрелом размышлении, он понял, что причина ссоры была не в Саше. Просто она задела его за живое, и он завелся. До такой степени, что перестал слышать доводы разума, пока сегодня, спустя два месяца, Ксавье не помог ему все расставить по своим местам.
– Саша, прости меня, – тихо проговорил Лайам. – Я так по тебе скучал! Ты самая упрямая женщина на земле. Ты мне так и не позвонила.
– Ты мне тоже. И я тоже по тебе скучала. Ты меня тоже прости. Я не предполагала, как много это все для тебя значит. Теперь знаю. Я не хотела сделать тебе больно. – Она коснулась его руки.
– Ты не хотела. А они – да. Я на мгновение перепутал тебя с ними. – Мгновение вышло слишком долгим. Длиной в два с лишним месяца. – Давай до твоего отъезда сходим куда-нибудь? – Она кивнула, и в этот момент вернулся Ксавье.
– Все опять счастливы?
– И даже очень, – улыбнулась Саша. – Ты, я вижу, просто дипломат. Мне надо к тебе чаще обращаться.
Они заказали еду, мужчины завели разговор о работе, а Саша сидела и слушала. Больше всего на свете Саша любила общаться с художниками, слушать их споры, погружаться в стихию творчества. После обеда поехали в студию к Лайаму смотреть его последние работы. Они оказались еще интереснее прежних. Саша была довольна.
– Бог мой, Лайам, они чудесны! – Саша отчетливо понимала, что эти его картины словно были написаны кровью, столько в них было вложено души.
– У тебя работа идет лучше, когда ты злишься, – заметил Ксавье.
– Бывает, – уныло согласился Лайам, что не укрылось от Саши. Она незаметно стиснула его руку. – Но в данном случае злился я только вначале. Мне стало себя очень жалко. Вот в таком состоянии у меня действительно выходит лучше всего. Стыдно признаваться, но это так. – Сейчас, когда он смотрел на свои картины, вид у него был крайне измученный. Эти два месяца без Саши дались ему тяжело.
– Со мной то же самое, – поддакнул Ксавье.
– А я вот такой работоспособностью похвастаться не могу, – откровенно призналась Саша. Последние два месяца она тоже очень страдала. А сейчас, как ни хотелось остаться с Лайамом наедине, ей надо было спешить на другую встречу. Но она была довольна уже тем, что увидела его работы и они оказались выше всех похвал. Он сумел справиться с обидой, дурным настроением. И, может быть, им обоим будет только лучше, если теперь они ограничат свои отношения делами. Их короткий роман и впрямь почти не обернулся катастрофой. Спасибо Ксавье, сумел их примирить, сам того не ведая.
– У вас обоих вечер свободен? – спросил Лайам с надеждой, провожая Сашу. Она уже опаздывала.
– У меня занят, – быстро ответила она. У Ксавье тоже оказалось свидание.
– Неужели очередной скучный прием? – посочувствовал Саше Лайам.
– Нет, ужин с потенциальным заказчиком. – Она не обязана ему ничего объяснять. Война окончена, но и роман тоже. Если ничего не случится, отныне они – друзья.
– А завтра? – настаивал Лайам. Ему хотелось еще повидаться с ней до ее отъезда, а общество Ксавье теперь было им даже на пользу.