как в полярной ночи они вручную, кайлами долбят шурфы и штольни в вековечной мерзлоте…
как на оленях, волоком тащат из Дудинки бревна и вручную, без всякой техники строят там, на Нулевом пикете, свой первый бревенчатый дом…
и снова долбят и кайлуют эту чертову мерзлоту…
зубилами и кувалдами выгрызают и выдалбливают образцы пород…
и даже в буран, держась за канат, пробиваются из своих палаток к штольням…
и снова ручным буром бурят и выгрызают образцы пород…
и в жестокий мороз и пургу лазают по сопкам, ищут выходы медоносных пластов и каменного угля…
и опять, опять в черноте полярной ночи, при свете примитивных ламп поливают бур соляным раствором и – вручную! – бурят и бурят вечную мерзлоту…
и, поднимая канатом тяжелую гирю, бьют ею образцы пород, дробят их, чтобы обследовать с лупой и ссыпать в мешочки для будущих химических анализов в Москве… Даже в кино и под бодрую музыку вы бы поняли, что то была адова работа. А теперь растяните этот бобслей на длинные месяцы без солнца, при температуре минус тридцать и ниже и – без всякого результата! Вся добытая порода – пустая! Даже без признаков ценных металлов! И Урванцев сорвался. В том первом деревянном доме, который теперь стоит в Норильске домом-музеем Урванцева, он начал все чаще запираться в кладовой, где хранился бочонок со спиртом. И пил один. Елизавета боялась, как бы об этом не узнали рабочие, и как-то утром, когда он, шатаясь, вышел из кладовки, сказала с презрением: «Эх ты, полярник!» Этого оказалось достаточно, он сказал: «Прости. Этого больше никогда не повторится!» Разделся до пояса, вышел в полярную ночь, стал растираться снегом. И с этого дня делал это каждое утро, невзирая даже на сорокаградусные морозы. Впрочем, одно развлечение у них все-таки было – граммофон, который Елизавета купила на рынке в Красноярске. После работы они собирались в единственном деревянном доме и слушали Шаляпина, Собинова, Нежданову и других знаменитых певцов того времени. Послушать граммофон съезжались оленеводы из самых далеких стойбищ. И как-то в знак благодарности за «поющую машину» даже пригласили Урванцевых на камлание шамана… Но культурные развлечения устраивали не всех. Однажды повар предупредил Урванцевых, что среди рабочих образовалась банда из бывших золотоискателей, они собираются убить начальника и захватить кладовую со спиртом. Теперь Урванцевы спали одетые и с оружием в руках. Ночью, когда за дверью послышались шаги и тихие голоса, Урванцев распахнул дверь и, стоя с пистолетом в руке, громко сказал: «Назад! Или буду стрелять!» За его спиной стояла Елизавета с ружьем наизготовку. Бандиты струсили и сбежали. Работа экспедиции продолжалась – снова вручную, кайлами они долбили шурфы и штольни… зубилами и кувалдами выгрызали из вечной мерзлоты образцы породы… и в буран, держась за канат, пробивались из своих палаток к штольням… При этом Елизавета, как медик экспедиции, постоянно следила за здоровьем рабочих. Баня дважды в неделю, чеснок и строганина из свежемороженой рыбы ежедневно – еще Обручев заметил, что строганина – лучшее средство от цинги. Но как-то приехал гость из Дудинской экспедиции топографов: «Беда! В экспедиции дурная болезнь! Из-за нее рабочие избивают жен!» Елизавета на оленях помчалась туда. Осмотрела и рабочих, и жен. А потом спросила: «Где у вас кладовая? Там может быть инфекция». Ей показали, она вошла в кладовую, увидела бочонок со спиртом, взмахнула топором и разрубила его. Начальник экспедиции бросился к ней с ножом, но она снова подняла топор: «Зарублю!» – «А зачем ты спирт разлила?» – «Потому что нет у вас никакого триппера! Цинга у вас! В бане не моетесь, чеснок и строганину не едите, только спирт жрете!»… А к весне Урванцев нашел тут и каменный уголь, и никель, и даже платину. Можно было праздновать победу, но рабочие потребовали деньги, зарплату за всю зиму. А денег не было. Москва, бухгалтерия Центрпромразведки должна была ежемесячно перечислять в Красноярск на счет Урванцева деньги на оплату рабочих. Но за всю зиму не пришло и рубля! Назревал бунт, рабочие грозили прекратить работы, и нужно было кого-то посылать в Москву за деньгами. Но кого? Урванцев не мог оставить экспедицию даже на неделю. И Елизавета одна отправилась из Норильска в Москву. Конечно, сейчас, самолетом это не так уж трудно. Но тогда… Вот как рассказывает об этом сам Урванцев в своих мемуарах. Цитирую по памяти, но близко к оригиналу. «Расстались мы с ней уже во второй половине мая, написал он, добиралась она до Дудинки довольно долго. Началась оттепель, днем таяло, снег под санками оседал, олени глубоко проваливались, приходилось стоять и ждать, когда ночью хоть немного подморозит. В Дудинке ледоход на Енисее начался десятого июня по высокой воде, так что льдины выпирало на берег. Вслед за льдом из Туруханска пятнадцатого июня пришел катер “Хлебопродукт” и скоро пойдет обратно. О пароходах вестей нет, когда придут, неизвестно. Пошла Елизавета Ивановна к капитану катера просить, чтобы он ее взял. Мест ни в каюте, ни в кубрике нет. Согласилась ехать на палубе. Там поставили маленькую палаточку. В ней и жила неделю, пока приехали в Туруханск. Оттуда катер пошел вверх по Нижней Тунгуске, а она осталась на берегу ждать следующей оказии…» «Так, мелкими катерами в конце июня я добралась до Нижнеимбатского, большого селения в двухстах километрах от Туруханска, – продолжает Елизавета эти воспоминания. – Здесь пусто, нет никаких катеров, даже самых мелких. Узнала, что иногда, в случае крайней нужды, вверх по Енисею ходят бечевой на собаках. То есть собак запрягают в бечеву, они бегут по берегу, тянут лодку. А хозяин сидит на корме и правит. Если попадется приток или речка, человек пристает к берегу, собак берет в лодку, переправляется, их высаживает, и они снова тащат лодку дальше. Чтобы не ждать, решила плыть этим видом транспорта. Лодку мне дали, но из ездовых нашлась только одна собака. А до Красноярска тысяча километров! И все-таки отправилась! Через сто километров, в Верхнеимбатском меня сфотографировали топографы, когда подъезжала к берегу на лодке с одной собакой, и подарили мне снимок на память. В Подкаменной Тунгуске наконец увидела катер, который собирался плыть в Енисейск. На нем и удалось устроиться. Через пять дней оказалась в Енисейске, где пересела на пароход в Красноярск, и в конце июля добралась до Москвы…» Если я тут что-то неточно пересказал, простите. Но представьте: от Норильска до Красноярска в одиночку на оленях и собаках! Все-таки прав был Некрасов: «Есть женщины в русских селеньях»!.. В Москве Елизавета сразу пошла в Центрпромразведку к начальнику. Доложила об успешном ходе работ, но оказалось, что денег у них нет – все разошлись по другим экспедициям. Тогда она отправилась в Главное геологоразведочное управление к Ивану Матвеевичу Губкину. Губкин подтвердил, что деньги должны быть выделены, но ехать за ними нужно в Петроград, в Геологический комитет… В Петрограде, на Васильевском острове, на заседании Ученого совета Геолкома Елизавета Ивановна зачитала членам Совета доклад Урванцева о сделанных открытиях, представила смету расчета с рабочими. Но и тут – денег нет, все распределены по другим экспедициям. Елизавета Ивановна не выдержала – показала фотографию, как она добиралась по Енисею на лодке, запряженной одной собакой, и стала рассказывать, каково это зимой в сорокаградусные морозы работать в норильской тундре. Члены Совета, сами геологи, вызвали главного бухгалтера, а тот предложил снять понемногу со смет каждой экспедиции Геолкома и так собрать необходимую сумму… Через неделю, в начале августа 1925 года Урванцева выехала скорым поездом в Красноярск. Деньги – огромную сумму и даже часть серебром – везла в корзине с бельем. А еще через полгода, когда Урванцевы уже были в Ленинграде и Урванцев работал в своем кабинете в Геолкоме, к нему зашел профессор, заведовавший лабораторией, положил на стол два брусочка – красный (медный) и белый (никелевый) – и сказал торжественно: «Вот вам первый норильский металл из привезенной вами руды!» Это была полная победа! Урванцев стал готовиться к новой экспедиции и даже сконструировал особую, из трех секций, раскладную шлюпку – непотопляемую, для плаваний среди льдов по заполярным рекам. Оставив жене чертежи этой шлюпки, он вновь отправился в Норильск, а Елизавета Ивановна осталась в Питере заканчивать медицинский институт. Уникальную шлюпку питерские корабелы построили в срок, но Геолком ее строительство не оплатил. И тогда, чтобы все-таки отправить мужу эту шлюпку, она продала свою меховую шубу, костюм и другие вещи. И жила на одном хлебе, зарабатывая на жизнь стиркой больничного белья и мытьем полов. А когда в августе тысяча девятьсот тридцатого ледокол «Георгий Седов» высадил на Северной Земле четырех полярников-зимовщиков – Ушакова, Урванцева, Ходова и Журавлева, Елизавета придумала и организовала ставшие потом знаменитыми на всю страну радиопередачи для полярников. В этих передачах принимали участие Отто Юльевич Шмидт, Сергей Владимирович Обручев, Рудольф Лазаревич Самойлович, знаменитые артисты, жены полярников и – регулярно – сама Елизавета Урванцева. Но слушала эти передачи вся страна, поскольку Арктика в начале века была так же популярна, как космос в его конце. И в каждой передаче Елизавета Ивановна докладывала мужу о событиях на Большой земле. Там, на Северной Земле даже в лютые морозы его согревал ее голос. В тысяча девятьсот тридцать первом огромные газетные заголовки победоносно сообщили: «ДИРИЖАБЛЬ “ГРАФ ЦЕППЕЛИН” С СОВЕТСКО-ГЕРМАНСКИМ ЭКИПАЖЕМ ЛЕТИТ ЧЕРЕЗ ЛЕНИНГРАД В АРКТИКУ! “ГРАФ ЦЕППЕЛИН” ПРОЛЕТИТ НАД СЕВЕРНОЙ ЗЕМЛЕЙ!» Эта новость была для Елизаветы Урванцевой сказочным подарком! Она тут же связала для мужа пуховые перчатки, приготовила собственные конфеты из свежей земляники, накупила на рынке огурчиков-помидорчиков и любимые цветы своего мужа – левкои. И со всем этим грузом – на аэродром. Правда, когда «Цеппелин» сел в Ленинградском аэропорту и Шмидт и другие члены экипажа вышли из подвесной кабины, Елизавету Ивановну к ним не пустили. Но позже она все-таки пробилась в ресторан, где они обедали и… Полярники получили радиограмму: «СЕВЕРНАЯ ЗЕМЛЯ УРВАНЦЕВУ ТЧК ЛЕТИТ ЦЕППЕЛИН ЗПТ С НИМ ЛЕВКОИ ТЧК». К сожалению, левкои до Урванцева не долетели – из-за густого тумана «Цеппелин» изменил курс и не попал на Северную Землю. Но радиограмму полярники получили и поздравили Урванцева с такой женой. А еще через год она и сама стала знаменитой зимовщицей. Тридцатого октября тысяча девятьсот тридцать четвертого года ленинградская комсомольская газета «Смена» сообщила: «Недавно в Ленинград возвратилась группа геолога Урванцева, зимовавшего на островах Самуила. Мы начинаем печатать записи из дневника врача Е.И. Урванцевой, зимовавшей с мужем уже третий раз»… И – простите – еще одна газета, ленинградская «Красная звезда» за четырнадцатое сентября тысяча девятьсот тридцать пятого года. Под заголовком «Праздник автомобиля» снимок и подпись: «Геолог Н. Урванцев на своей машине, которой он премирован за внедрение автотранспорта в Арктике; за рулем его жена, врач Е. Урванцева»…