Теперь настал черед Игоря ерзать под пристальными взглядами присутствующих. В общей ажитации все забыли о главном: у Игоря связь с этой женщиной. Быть может, это и было предметом их встречи в верхах. Чувствуя, что пришла пора объясниться, Игорь попросту рассказал, что произошло между ним и Клер, насколько он изменился, как он перестал робеть. Дубров и Ибан, замечтавшись, воображали себе, какими секретами владеет женщина, способная сразить дракона робости. Но Ибан никак не мог успокоиться:
– Но это же просто невозможно! Ты не можешь так себя вести! Это уже ни на что не похоже…
– Что? – забеспокоился Игорь.
– Ты не знаешь, какой лопух мой клиент! Ты не можешь с ним так поступить… Ты не можешь разбить семью!
– Да ничего я не разбил!
– Нет, ты разбиваешь семью! Стыдно! Да еще с маленьким ребенком, глаза бы мои на тебя не глядели!
– Я люблю ее. И по-моему, она меня тоже.
– Ничего подобного. Чистый эгоизм. Говорю же тебе, у них дочка.
– Я ничего не могу поделать. Я ее не заставляю.
– Нет, заставляешь! А то я не понимаю. Состроил из себя этакого русского киномана, и вот. Небось собрался в путешествие ее везти, что-нибудь интеллектуально-романтическое, вроде Вены.
– Берлин…
– Еще того лучше, Берлин! Только не говори, что везешь ее в Берлин…
– Везу, а что?
– Держу пари, это как-то связано с “Небом над Берлином".
– А ты откуда знаешь?
– Знаю, потому что все так делают. Вы играете во что-то, чего на самом деле нет. Сами себя обманываете, и ты забываешь, что она разбивает семью.
– Перестань. За это я не отвечаю.
– Ну вот, ты уже уходишь от ответственности!
– Клер тебе нравится, что ли, или что?
– Нет… Просто я выхожу из игры. А ты внимательно посмотри ей в глаза, когда скажешь, что ее муж нанял частного детектива, чтобы ее найти.
– Странный ты, Ибан.
– Может, я и странный, но в глаза ты ей посмотри.
– Ты как будто не хочешь моего счастья. Как будто тебе не нравится мысль, что я могу быть счастлив.
– Клянусь, дело не в этом. Мне не нравится, что я уверен, что это все очень непрочно. Что когда вы вернетесь, ты ко мне придешь и скажешь, что я был прав. И что, быть может, будет уже поздно.
– Ты с ума сошел. Ты сошел с ума, потому что она тебе нравится.
– …
– Она тебе нравится?
– …
– Она тебе нравится?
– …
– Она тебе нравится?
– Не знаю.
Никогда раньше в агентстве не разворачивались такие словесные баталии. Все были в замешательстве. Уходя, Ибан объявил:
– Я звоню клиенту, пускай с тобой встретится.
– Но что я ему скажу? – заволновался Дубров.
– Ты тут главный, вот и выкручивайся.
Помолчав, Ибан добавил:
– Можешь ему сказать, что она учит русский!
– Очень смешно, – не засмеялся Игорь.
Кузены ушли. Дубров промокнул платком лоб. Он не знал, что делать. Но вскоре одно дело пришло ему в голову, неотложное и непреложное; очень важное дело. После всех треволнений оно принесет ему радость. Он во всем умел найти что-то хорошее, умел в любом несчастье отыскать счастливую сторону. Ввиду всего услышанного он вытащил из ящика стола папку с сыщиками. И повысил Игорю тариф.
X
После откровений Эдуарда по поводу семьи Жан-Жаку больше не хотелось с ним откровенничать. Он беседовал с Ибаном, и постепенно тот стал его конфидентом, хоть и не говорил ничего утешительного. Эти разговоры помогали Жан-Жаку пережить трудные вечера. Он рассказывал про Клер, творил свою мифологию. В тот вечер у Ибана впервые были новости:
– Жан-Жак… Я хочу, чтобы вы знали: я очень ценил наши беседы. И считаю вас достойным человеком.
– Зачем вы мне это говорите?
– Затем, что это наш последний разговор.
– Вы прекращаете расследование?
– Да, уезжаю в путешествие. Больше я ничего сказать не могу. Подробности вам сообщит Дубров.
– Подождите! Вы что-то выяснили?
– Я вынужден вас покинуть.
– Но…
Жан-Жак вслушивался в гудки в трубке; собеседник нажал на отбой. Вот ведь поганец. Как он мог сыграть с ним такую шутку? Бросить его в неизвестности. Потом ему вспомнились слова Ибана. Нет, он точно не поганец. Наверняка у него есть причины. Жан-Жак маялся всю ночь. В глубине души он прекрасно понимал: по-своему Ибан сказал ему, что у Клер другой мужчина. Что их история пришла к концу. Он представлял себе, как завтра в прокуренном кабинете Дуброва будет рассматривать снимки жены, целующейся с другим. В его воображении Клер целовалась с кем-то усатым. Фото небось пакостное и подробное. Как ни странно, это его успокоило. Клер была с другим. Все кончено. Такова жизнь. Дважды два четыре. Сидя на кровати, Жан-Жак из-под бремени простых мыслей вглядывался в свое будущее. В будущее без Клер. Несчастным он себя не чувствовал. Конечно, это только первая стадия, просто что-то выяснилось, и стало легче. Это, должно быть, хороший человек. Ему уже представлялось, как Дубров проникновенным голосом рассказывает, что удалось о нем узнать. Скорее всего, это артист. Его театр на дотации, поэтому он живет без забот. Во всяком случае, его работа никак не связана с деньгами. Ведь уходят только ради перемен. Зовут его, наверно, Люк; короткое имя, простецкое, без всякого обаяния. Или он писатель. Нет, не писатель. Писателей больше нет. Артист по имени Люк, усатый. И ведь эта скотина будет растить его дочь. Может статься, у него уже есть ребенок. Да, наверняка. Теперь так модно. Газеты любят повторные браки, с детьми. Луиза будет играть с Марком. Его наверняка зовут Марк, этого люкина сына. Луиза будет кувыркаться в траве с Марком, а Люк будет кувыркаться в постели с Клер. Какая прелесть эти повторные кувырки и кувыркание повторов.
Жан-Жак лег; от выпивки и кувырков голова шла кругом. Постепенно веки его смежились, постепенно ночь укутала его. Проснувшись на рассвете, он ринулся в душ. Оставил записку Каролине, объяснил, что убегает на утреннее совещание. Да, он был порядочный человек, он оставлял записки. Да, он всегда говорил, куда уходит. Правда, проку в этом было немного, никто его особо не искал. Ему и в голову не могло прийти, что совсем недавно жена наняла детектива, чтобы следить за ним; детектив, конечно, был так себе, но мысль, что его жизнь удостоилась слежки, согрела бы ему душу. Теперь он входил в агентство. Его попросили подождать, ожидание длилось дольше, чем в первый раз. Оно и понятно, Дубров был просто в панике и рвал на своей лысине волосы. За что ему такое несчастье? Он не делал ничего дурного, никогда. Он не заслужил. И никто не заслужил. Путаться в завихрениях износившейся семьи – такого врагу не пожелаешь. Пока Жан-Жак сидел под дверью, он срочно придумывал, что ему сказать: от его слов зависит семейная жизнь, его слова могут стать гильотиной. Ну и положение! Жестокое испытание для человека, который никогда не принимал никаких решений, никогда не был женат, всегда и во всем шел на поводу, жил какой-то нелепой видимостью и умрет в обносках собственной трусости.