— Ну, я… Что-то такое слышал об этой истории… — взялся неуклюже выкручиваться Купцов. — Кажется, э-э-э-э… Яна Викторовна что-то такое э-э-э… Впрочем, я могу и ошибаться…
— Нет, ты не ошибаешься! Именно что «Яна Викторовна»! — окончательно рассвирепел Виктор Альбертович. — Только не «что-то такое», а не далее как позавчера уверяла вот в этом самом кабинете, что дело в отношении Московцева перспектив не имеет. Что у него алиби и прочее бла-бла… — Брюнет поворотил голову к Асеевой: — БЫЛО?!
Почуяв, что обстановка накалилась до предела, Пономаренко предпочел за благо ретироваться:
— Прошу прощения, господа, но… Как говорится: дружба дружбой, а служба…
— Совсем недавно, Никита Федорович, ты уверял нас, что «дружба — понятие круглосуточное»?
— Виктор, ну ты же понимаешь, что в данной ситуации я едва ли могу быть полезен? Дело забрал к себе Следственный Комитет. Ни я, ни мои люди здесь никаким боком не… — Далее Пономаренко взялся привычно «лить воду». — Конечно… по возможности… при условии… я постараюсь как-то…
— Ну так — иди и старайся! Чё ты тут блеешь, на ушах виснешь?!
Никита Федорович побагровел, оскорбленный и таким обращением, и самим тоном, с коим оно было произнесено.
— Я бы попросил, Виктор Альбертович! В конце концов, я старший офицер полиции, а не… а не ваш подчиненный.
— Во-от! Именно поэтому! Потому что своим подчиненным я плачу гораздо меньше, чем чужому «старшему офицеру»!
— Виктор!
— А у меня нет секретов от… членов директората! — в запальчивости круто, хотя и ненадолго, повысил присутствующих в статусе Брюнет. — Все! Ступай с богом, Никита Федорович, я тебя не задерживаю.
Вербально опущенный действующий полковник торопливо вышел из кабинета.
Хозяин коего, на секунду подумав — на кого бы из оставшихся выпустить остатки пара, — обрушился на полковника в отставке.
— Иваныч?!
— А? Что?.. Что э-э-э-э-э… я?..
— У тебя же свояк в Следственном Комитете служит?
— У меня?.. А-а-а… Да.
— Ну так давай дуй к нему! Уламывай, как хочешь, но чтоб к завтрему утру у меня на столе лежала копия постановления… Яна? Что у меня должно лежать на столе?
— Копия постановления об избрании меры пресечения «заключение под стражу». Естественно, с мотивировкой.
— Слышал?
— Ага… — угодливо закивал Комаров. — Копия об избрании. Будет сделано.
Брюнет прошел к бару, поизучал модельный ряд бутылок, остановил свой выбор на «фугасе» вискаря и переадресовал его Ивану Иванычу со словами:
— Это тебе на оперрасходы. Вернее, не тебе, а свояку. Осознал?
— Так точно…
После того как директорский кабинет оказался избавлен от полицейских руководителей старшего звена, Виктор Альбертович устало опустился в кресло и обвел недобрым взглядом оставшихся.
Невольно мазнув по непривычно-откровенным асеевским «выпуклостям», он по-мужски инстинктивно задержался на оных и выбрал в качестве очередной жертвы корпоративного юрисконсульта:
— А теперь, когда мы остались в тесном дружеском коллективе, надеюсь, Яна Викторовна нам обстоятельно поведает о том, как они с господином Московцевым весело и увлекательно нанесли визит в СКП?
— Извольте, — сухо отозвалась Асеева. — Поведаю…
Флэш-бэк
Молодой, не по-хорошему ретивый следователь Ощурков опрашивает Петра Николаевича в рамках уголовного дела по убийству Радецкого.
Московцев чувствует себя, мягко говоря, паршиво — у него разбито лицо, под глазом красуется здоровенный бланш. По этой причине в процессе беседы он постоянно прикладывается к бутылочке с минералкой. Одновременно и пьет, и «охлаждает» синяк.
Здесь же в качестве адвоката присутствует и Яна Викторовна. В данный момент она строго смотрит на Ощуркова и на «полувзводе» пытается «разжевать» ранее неоднократно говоренное.
— А мой клиент этого не отрицает. В день, точнее — вечером дня убийства он действительно посещал покойного Радецкого.
— А ваш клиент что, так сильно ударился, что не в состоянии самостоятельно отвечать на вопросы?
— Я в состоянии. Отвечать, — закипает Московцев. — Только смею вам напомнить, что я — не ударился. Меня — ударили. И весьма чувствительно.
— Ну-ну!
— Не «ну-ну», а факт нападения должен быть в обязательном порядке отмечен в протоколе! И потрудитесь запросить копию справки из травмпункта № 15,— напоминает Асеева.
— Не беспокойтесь: и занесем, и запросим. Так в котором часу, Петр Николаевич, вы приехали к Радецкому?
— Около восьми вечера.
— Это точно? Не позднее?
— Молодой человек! Я занимаюсь бизнесом в европейских странах, где не принято опаздывать на встречи. Так что, если мне было назначено на 20:00, будьте уверены — в восемь я был у Радецкого.
— Допустим. А с какой целью Радецкий назначил вам эту встречу?
Вопрос следователя Московцеву явно неприятен. Он берет долгую паузу, мысленно проговаривает «удобоваримый» ответ и нехотя поясняет:
— Я… э-э-э-э… отдал на реализацию Радецкому свою картину. И в тот вечер приехал за деньгами.
— Вы что — художник?
— Я — коллекционер. И в данном случае «свою» подразумевает, что картина была из моей коллекции.
— И что это была за картина?
— Ван Хальс, морской пейзаж. Между прочим, вторая половина девятнадцатого века!
— И что же? Отдал вам Радецкий деньги?
— Нет. Не отдал.
— Зачем же тогда он вас пригласил?
— Мы обговорили условия оплаты, и Радецкий выдал мне расписку. Но я сказал, что сумма слишком серьезная для простого клочка бумаги, и настоял, что в ближайшее время к нему подъедет нотариус и оформит всё надлежащим образом.
— И сколь серьезной была сумма? Я к тому, что из квартиры похищено не менее двадцати тысяч долларов США. Мне кажется, этих денег вполне достаточно, чтобы оплатить не один, а сразу несколько морских пейзажей?
— Сразу видно, молодой человек, что вы — не специалист. Мой Ван Хальс стоит восемьдесят тысяч. Евро!
— Ого! Вы позволите взглянуть? На «простой клочок»?
В диалог вынужденно вклинивается Асеева.
— Мой клиент уже давал показания, что по возвращении домой его избили и ограбили: забрали расписку и мобильный телефон.
— Даже так? Что ж это, Петр Николаевич, у вас при себе никакой наличности не имелось?