Начштаба с радостью принял приказание командарма — лучше ехать навстречу опасности, чем ждать ее в полном неведении. Он оставил за себя зама, полковника Долгова, и тут же вскочил в штабную «эмку», где его поджидали два майора — один связист, другой — артиллерист. Вслед за ними тронулась в путь и вторая машина с начальником разведки и двумя бойцами охраны. Ехали в сторону Жабинки, поглядывая больше на небо, чем на дорогу. Немецкие бомбардировщики волна за волной густыми стаями шли на восток, оглашая все вокруг ноющим гудом на одной угрожающей ноте. Их сопровождали «мессершмитты». Несколько раз истребители отделялись от общего строя и прочесывали по пути Варшавское шоссе. Они пытались расстрелять легковушки с бреющего полета, и оба раза Сандалов и его спутники успевали выскочить из машин и залечь в кювете.
— На Кобрин идут! — чертыхнулся начальник разведки. — А может, и еще дальше… О, наши появились!
Четыре «чайки», по-видимому, с кобринского аэродрома, отважно ринулись на воздушную армаду. Они вклинились в боевой порядок бомбардировщиков, сломали его и ударили из всех своих пулеметов. Задымили два «юнкерса» и тут же повернули на запад. Воздушный бой разворачивался на небольшой высоте, и потому все происходящее казалось неким гладиаторским представлением. Сандалов и его спутники во все глаза следили за ходом поединка. Откуда-то вынырнула восьмерка Ме-109 и, пользуясь явным превосходством в скорости, взяла в оборот краснозвездные бипланы. Через несколько секунд один из них пустил струю черного дыма и пошел на снижение. Три «мессера» ринулись за ним — добивать, но ведомый, прикрывая командира, пошел на таран. Хорошо было видно, как полетели ошметки срубленного хвоста и обе машины вошли в штопор, из которого никто не вышел. Два взрыва громыхнули за перелеском…
Однако надо было двигаться в Высоко-Литовск, и как можно быстрее. В старинном городке на берегу тихой Пульвы располагался штаб 49-й дивизии. Нашли его легко — такого красивого здания, как бывший особняк Потоцких, — не было во всей округе. Комдив Васильев встретил начальство на ступенях парадного крыльца с обшарпанной колоннадой. И с ходу начал доклад:
— Противник прорвался на стыке 15-го полка и двинулся на Мотыкалы. В остальном позиции держим, но с большими потерями.
— Да-а… — озадачился Сандалов и снял фуражку. — Через Мотыкалы они прямиком на Брест пойдут…
— Из полков доложили, что личный состав выбит наполовину. Нам бы подкрепление подбросить, — вздохнул Васильев. — Без серьезной артиллерии долго не протянем.
— Установите связь с Богдановым: к вам на помощь идет 30-я танковая.
— Вот за это спасибо! — просиял Васильев. — Дорого яичко к Христову праздничку!
— Ну, праздничек у вас тот еще… Дай нам провожатого в 15-й полк.
— Ох, там жарко сейчас! — покачал головой Васильев. — Может, не стоит пока туда, а? Я ж за вас головой отвечаю.
— Ты за свою голову отвечай. Мы не на блины к тебе приехали… И сопровождать нас не надо. Оставайся в штабе. Ты тут нужнее.
Штаб 15-го стрелкового полка размещался неподалеку — в селе со смешным названием Вулька-Пузецка, близ шоссе Высоко-Литовск — Дрохичин. В том же селе дислоцировался 121-й противотанковый дивизион, который теперь тоже стоял на позициях.
Добрались до Вульки-Пузецкой минут за десять. Но в штабе, кроме дежурного, никого не было, все остальные находились на полковом КП. Из всех полков дивизии 15-й был ближе всех к госгранице, занимая рубеж рубеж Немирув — Волчин. Он уже понес и продолжал нести большие потери под почти беспрестанными авианалетами, ураганным артиллерийским и минометным огнем. Командир полка майор Нищенков сам проводил высокое начальство на позицию, отдав свою каску Сандалову. Но тот ее не надел, а нес за ремешок, словно лукошко.
Пехота закапывалась в песок Бугской поймы. Вели огонь и из недостроенных дотов 62-го «УРа». Некоторые окопы уже были соединены ходами сообщения, но много было одиночных ячеек. Сандалов и его командиры успели нырнуть в большой окоп, где размещался командный пункт полка до первого залпа очередного артналета. Били минами — видимо, заметили приезд начальства. Штабисты вжимались в сырые стенки окопа. Сверху сыпалась подброшенная взрывами земля.
— Да, — усмехнулся Сандалов, — на Гражданской было потише.
Теперь он воочию видел войну такой, какой она нагрянула.
— Это они еще вполсвиста пока! — отвечал Нищенков. — А вот самолеты налетят, тут небо с овчинку покажется. Вы же нашу специфику знаете: у нас личный состав — на две трети узбеки. Они по-русски только «обед» да «отбой» волокут. Многие не то что танка — трактора не видели. А уж про авиацию и говорить не приходится. Тут самолеты налетели — «беркут-шайтан!» кричат. С такими много не навоюешь…
Сандалов хорошо знал эту застарелую проблему 49-й дивизии. Сам не раз пытался тасовать командный состав так, чтобы хотя бы младшие командиры могли хорошо владеть русским языком.
— Ну, докладывайте, что у вас тут творится! — перешел Сандалов на официальный тон.
— С пяти утра держим оборону на рубеже Немирув-Волчин. Севернее Волчина нас поддерживает 31-й легкий артполк. Непосредственно в боевых порядках полка — орудия 121-го противотанкового дивизиона. Точными сведениями о противнике не располагаем. Но судя по всему, против нас действует не меньше пехотной дивизии. Наши потери: сто двадцать два убитых, полсотни тяжелораненых, многие легкораненые остаются в строю. Крайне необходима тяжелая артиллерия для контрбатарейной борьбы, и, конечно же, авиационное прикрытие. Острая нужда в боеприпасах.
— Учтем. Чем сможем — поможем, — неопределенно пообещал полковник. — С авиацией крайне сложно. Почти все истребители брошены на перехват бомбардировщиков. Держитесь! Подбросим вам танки из Пружан.
Огневой налет приутих, и Сандалов в бинокль осмотрел предполье полка. В недалеком сосняке располагались немцы, но они ничем себя не выдавали: окопов не рыли, огня не вели, готовились к новому броску. Накрыть бы этот перелесок из шестидюймовок или хотя бы одной эскадрильей! Но об этом приходилось только мечтать.
Сандалов не стал говорить Нищенкову, что в полосе дивизии действует целый немецкий корпус в составе трех пехотных дивизий со средствами усиления. Что толку от того, что майор узнает о том, что противник превосходит его полк втрое, если не вчетверо. У страха глаза велики. Но страха в глазах красноармейцев Сандалов не замечал. В воспаленных от бессонницы, зноя, пыли глазах читалась только безмерная усталость. Многие, прикорнув где придется, спали, уходя от страшной действительности, как от черного сна, в сны мирные, сладкие… Их не будил даже истошный вой подлетающих мин. Узкоглазый боец в гимнастерке без подворотничка приседал при каждом ближнем разрыве, сжимаясь в калачик. Воистину, шайтан перенес его из родного кишлака и бросил в этот окоп, вырытый в польской земле, под град немецких мин. А чем он еще мог объяснить себе в свои двадцать лет такую разительную перемену в жизни? Каким чужим и враждебным кажется ему все вокруг? Сандалову вдруг стало жалко его, и он легонько потрепал парня по худому мальчишечьему плечу: