– Да, так. Извините, я не знаю, как вас по имени-отчеству?
– Сергей Петрович.
– Вы абсолютно правы, Сергей Петрович, и поймите меня правильно…
– Отлично вас понимаю. Поэтому вам следует прибыть в жандармское управление, где вас и ознакомят с приказом. Как говорится, и овцы целы, и волки сыты.
Если начальник тюрьмы просто старался досидеть до пенсии и поэтому никуда не лез, то второй визитер был его полной противоположностью.
Коллежский асессор [54] Татищев встретил меня словно он барин, а я его холоп.
– Что ты себе позволяешь? В Сибирь захотел? – начал он орать на меня, открыв дверь кабинета. – Совсем распустились…
– А ну, пасть закрой, ты, собака, на кого тявкаешь? От такого Татищев впал в ступор.
– Ты кого пугать вздумал? Или забыл, что твой щенок готовил мятеж? А ты, поди, потворствовал…
Как говорится, лучшая защита – это нападение. Главное – ошеломить противника, заставить его оправдываться.
– Недоглядел покойный Федор Савельевич, ну да ничего. Мы это гнездо каленым железом выжжем.
Ошарашенный асессор начал что-то лепетать, но мой рык заставил его замолчать.
– Значит, так, вот перо и бумага. Если не хочешь сесть лет на десять, пиши, все подробно пиши…
– Да что вы несете… – опомнившись, начал он.
– А вот ты, кажется, не понял, во что вляпался. Объясню. По уложению это называется мятеж и карается в основном веревкой. Каторгу еще заслужить надо. И щеголять знакомствами не надо… Не помогут, сейчас каждый сам за себя. Умри сегодня ты, а завтра я. Вот такая сейчас будет у всех философия.
– Но я действительно ничего не знаю, – пролепетал испуганно Татищев. – Ни в каком заговоре я не участвовал.
– А вы не думайте, вы пишите. За вас есть кому думать. Давайте начнем со знакомых вашего сына…
Спустя час я читал его «докладную». Да, чиновник и есть чиновник. Приятно работать без дураков. Все четко и по полочкам разложено. Пора обрастать своей агентурой.
– Ну, вот и ладно, а вы кричали… Разве можно так. И меня в неловкое положение поставили…
– Извините…
– Сергей Петрович, – подсказал я.
– Извините, Сергей Петрович, нервы, – устало произнес он.
– Пустое, право слово… Я все понимаю, не знаю, как вас по батюшке…
– Герман Александрович.
– Вы же на государевой службе, Герман Александрович, – польстил я ему. – Поэтому понять должны, что все это очень серьезно. Ваш сын заигрался в разбойников и ненароком попал в очень скверную историю. Я вам могу приватно сказать, что он в серьезном не замечен и по суду будет, скорее всего, оправдан. Но его репутация… Ведь он не понимает, что карьеры ему потом не сделать, а если он не расстанется со своим окружением, все закончится петлей.
– Господи, я знал, что его увлечения добром не кончатся, – глухо сказал Татищев. – Теперь еще и суд…
– Поймите меня правильно, мне он не нужен. Я готов отдать его вам, если вы гарантируете, что о нем я больше не буду читать рапортов.
– Если я скажу вам «да», вы мне поверите?
– Нет, но дам ему последний шанс. И вам тоже. Он у вас единственный сын?
– Да.
– Приходите завтра вечером. Заберете его сами. И сделайте так, чтобы он наконец попробовал настоящей жизни, иначе толку не будет… Место вольноопределяющегося в пограничной страже подойдет. До свидания, Герман Александрович.
– До свидания, Сергей Петрович.
Ну, с почином. Брать с него обязательство я не стал. Зачем? Этот лис отлично все понял. Не сомневаюсь, что непутевый сыночек уедет дня через два, как только задница отойдет от ремня.
– Не скрою, Сергей Петрович, ко мне уже приходили с рассказами о том, как вы наводите порядок, – несколько взвинченно начал разговор Езжевский.
– Вы по поводу «раненых»?
– Да. И это очень серьезно.
– Нет. Это называется ловушкой. Я специально стрелял ослабленными патронами. Ничего страшного, синяки скоро сойдут, а вот откуда это стало известно посторонним?
– Карл Людвигович, займитесь этим. Надо было меня предупредить. – Он укоризненно покачал головой.
– Я не ожидал, что так скоро ходоки пойдут, если честно.
– Но что сделано, то сделано. Густав Эдуардович, [55] посмотрите списки арестованных. Наверняка большую часть можно отпустить.
– Хорошо, Михаил Казимирович, но мне потребуется помощь. – Барон Гейкинг выжидательно смотрел на подполковника.
– Возьмите Александра Никифоровича. Теперь вы, Павел Данилович, – обратился он к Белому. – Если начали, то соблаговолите и закончить…
– Михаил Казимирович, у нас возникла с Сергеем Петровичем интересная мысль…
Выслушав Белого, первым высказался Гейкинг:
– Господа, я против. Этим мы только еще больше привлечем к бунтовщикам внимание. А заодно и превратим в мучеников.
– Густав Эдуардович, эти меры будут применяться только к закоренелым государственным преступникам, – возразил я. – А с оступившимися и заигравшимися в революцию будет совершенно другое обращение. Вы лично много сделали, чтобы молодежь, выходя из-под стражи, начинала новую жизнь.
– Полноте, Сергей Петрович…
– Да, да, поэтому и вас ненавидят эти господа.
– Что же, – подытожил Езжевский, – приступаем к работе, господа.
Спустя два часа. Лукьяновка. Стефанович
– Где этот комиссар? – услышал Яков.
– Туточки он.
– Открывай.
Заключенные в камере зашевелились.
– Не отдадим… Вставайте, товарищи…
Но все замерли, едва увидев, кто стоял за дверью. Вместо привычного старика надзирателя, дожидающегося отставки, в проеме возвышались трое конвоиров. На их фоне тюремный служитель выглядел гномом. Вне всякого сомнения, это были вчерашние жандармы. Но как они изменились. Словно злые великаны из легенд, эти были закованы в кирасы непривычного вида. Опоясанные амуницией, на головах шлемы с поднятыми забралами, но главное не это. Лица их были закрыты колпаками, как у палачей.