Дон Камилло пожал плечами.

— Ну если ты не понимаешь ни как мэр, ни как партийный лидер, то попробуй понять хотя бы как отец, что этому несчастному надо помочь, хоть он и пачкает мне углем стены. Скажи, кстати, Серому, что если он не перекрасит мне все бесплатно, я вас так пропишу в стенгазете демохристиан!..

Пеппоне продолжал шлифовать. После некоторого раздумья он сказал:

— В нашем городке не только сына Горемыки нужно отправить к морю или в горы. Были бы у меня деньги, я сделал бы летний лагерь.

— Займись же этим! — воскликнул дон Камилло. — Пока ты исполняешь обязанности мэра, нашлифовывая болты, деньги к тебе сами не потекут. А у крестьян полно денег.

— Крестьяне ни на грош не раскошелятся. Они готовы дать денег разве что на летний лагерь по откорму их телят. Почему бы вам не обратиться к Папе или к Трумэну?

Они еще пару часов поспорили на эту тему, и раз тридцать чуть было не дошло до потасовки. Дон Камилло вернулся домой затемно.

— Что нового? — спросил его Христос. — Мне кажется, ты чем-то возбужден.

— Еще бы, — вздохнул дон Камилло, — сначала два часа ругаешься с мэром-большевиком, уговаривая его устроить летний лагерь для детей на море, потом еще два часа ругаешься со старухой-капиталисткой, чтобы она на этот лагерь денег дала. Возбудишься тут.

— Понимаю, — ответил Христос.

Дон Камилло мялся.

— Господи, — решился он наконец, — прости, что я впутал Тебя в это дело.

— Меня?

— Ну, да. Чтобы заставить старуху раскошелиться, я сказал ей, что Ты явился мне во сне и сказал, что благословляешь дать денег не на колокол, а на благотворительность.

— Дон Камилло, и после этого ты осмеливаешься поднимать на Меня глаза?

— Да, — уверенно ответил дон Камилло, — цель оправдывает средства.

— Не думаю, что сочинения Макиавелли принадлежат к тем священным текстам, которыми и только которыми ты должен руководствоваться.

— Может, это, конечно, и кощунство, но иногда и от Макиавелли есть толк!

— Бывает и так, — согласился Христос.

Через десять дней мимо церкви промаршировала колонна детей. Они шли на станцию, чтобы ехать в лагерь. Дон Камилло выскочил на улицу поздороваться и одарить каждого бумажной иконкой. Когда перед ним оказался сын Горемыки, лицо его посуровело:

— Вернешься, мы с тобой посчитаемся.

А заметив бредущего на некотором расстоянии Горемыку, он поморщился.

— Вся семья — разбойники.

Отвернулся и вошел в церковь.

А ночью дону Камилло приснилось, что ему явился Иисус и велел пустить деньги синьоры Джузеппины на благотворительность, а не на колокол.

— Уже сделано, — пробормотал во сне дон Камилло.

Старый упрямец

Еще когда в 1922 году по Низине разъезжали грузовики 18-БЛ со штурмовиками и поджигали социалистические кооперативы, старый Магуджа уже был «старым Магуджей»: высоким, худым и длиннобородым стариком.

Когда штурмовики показались в городке, все разбежались и попрятались, кто по домам, а кто ушел за дамбы. Только Магуджа остался на своем месте. Ворвавшись в кооператив, они застали его за прилавком магазина.

— Политика тут ни при чем, — сказал он главарю банды, — это чисто хозяйственное дело. Я этот кооператив создал, я им заведовал, и счета мои всегда сходились до последнего чентезимо. И так должно быть до самого конца. Вот список всего имущества, проверяйте, расписывайтесь и жгите, что хотите.

Ребята были дубоголовые и без сантиментов. Потому что только такие и могут ради политической борьбы сжигать целиком формы пармезана, муку, колбасу и сало, топорами сминать медные котлы сыроделен и стрелять по свиньям. А политика в Низине в то время делалась именно так. Они ответили, что сейчас ему распишутся палкой по спине, но потом почесали в затылке и принялись за проверку. Они посчитали головки сыра и все остальное, что было покрупнее, и написали на предоставленной описи «Все в порядке».

— За компенсацией пойдешь к руководству кооператива, — сказали они, ухмыляясь.

— Я никуда не спешу, — ответил Магуджа. — Времени много, делайте что хотите.

Он встал на другой стороне площади и смотрел, как горел кооператив. Когда от здания осталась только пара головешек, он снял шляпу, развернулся и пошел домой.

Его никто не тронул. Он закрылся у себя на хуторе и больше в городке не появлялся.

В 1944 году дон Камилло увидел его однажды вечером у дверей приходского дома.

— Они мне предлагали должность подеста [25] , я отказался, а теперь они в отместку хотят угнать моего сына на немецкий фронт.

Дон Камилло согласился ему помочь.

— Только давайте договоримся сразу, — прервали его слова Магуджа, — я прошу помощи у вас как у человека, которого уважаю, а не как у дона Камилло — священника, которого я должен презирать за сам факт того, что он — священник.

Старый Магуджа принадлежал к тем «историческим социалистам», которые с нетерпением ожидают собственной смерти, чтобы насолить попу, отказавшись от последнего причастия и христианского погребения, и требуют, чтобы их хоронили под Интернационал.

Дон Камилло спрятал руки за спину и попросил про себя Бога, чтобы Он их придержал.

— Договорились, — ответил он Магудже. — Я как человек спустил бы вас с лестницы, но как священник должен вам помочь. Но предупреждаю, я вам помогаю как порядочный человек, а не как антиклерикал.

Он продержал сына Магуджи шесть дней на верхушки колокольни, а позже переправил в более безопасное место в грузовике с сеном.

* * *

Потом передряга закончилась. Прошло время, и в городке начали поговаривать, что старый Магуджа занемог и ему осталось недолго. И вот однажды после обеда за доном Камилло пришли и передали, что Магуджа хочет с ним поговорить.

Дон Камилло вскочил на велосипед, ухватил руль, не хуже чемпиона Джирарденго [26] и помчался как ветер. В дверях его встретил сын Магуджи.

— Простите дон Камилло, но вы должны остаться на улице, — сказал он.

Он провел его к открытому окну. Прямо под окном стояла кровать старого Магуджи.

— Я поклялся, что нога священника мой порог не переступит, так что не обижайтесь, — объяснил Магуджа.