— Что я сижу, — вдруг очень серьёзно сказал он. — Вы уже замёрзли. И есть, наверное, хотите?
— Угадал.
— Пойдёмте. — Тиль вскочил и схватил меня за руку нарочито небрежным движением. — Быстрее! Спрячетесь у нас в комнате.
— А как пройдём часового? — полюбопытствовал я.
Тиль заулыбался.
— Дежурный — Фаль. Он не скажет. Думаете, как я сюда ночью прошёл?
— Телекамеры. Тиль, мальчик, весь интернат проглядывается.
— Мы знаем, — гордо сказал Тиль. — Только у нас сейчас нет постоянного Наставника. У нас был, очень, очень хороший! Наставник Пер. Только он уехал, и его пока не заменили…
Точно.
Они ещё не нашли Пера!
И странно — я опять не ощутил раскаяния. Наоборот — гордость. За то, что в образе Пера ухитрился за час заслужить такую репутацию.
— А временные Наставники, они так, изредка поглядывают… у нас всё продумано, чтобы не смотрели, когда мы не хотим. Честное слово! Вас никто не увидит!
Я слишком устал, чтобы не верить его словам. Да и вцепившийся в меня Тиль явно не собирался уходить один.
— Ладно. Уговорил.
— Только быстрее, — повторил Тиль. — Скоро Фаля сменят, надо успеть проскочить…
Я постоял под душем, с наслаждением ощущая по-настоящему горячую воду. Хорошо бы ванну принять, но чего не предусмотрено — того не предусмотрено. Только поддон на полу. В жилище Ника такого аскетизма не было. Наверное, детям вредно принимать ванну?
На маленькой полочке лежали четыре одинаковых куска мыла и четыре флакона шампуня. Жидкость в каждом была израсходована до одинакового уровня. Я представил себе Тиля, тщательно отмеряющего положенный колпачок шампуня, и покачал головой.
Свою одежду — прошедшую со мной все испытания ещё с планеты зелёных экологов — я забросил в люк стиральной машины. Ример, кстати, обходился без неё. Видимо, считается, что взрослые относятся к одежде аккуратнее и в частой стирке не нуждаются…
Через полчаса я был вполне благопристоен и уже никак не походил на подземного духа. Одежда, несмотря на подозрительное громыхание стирального агрегата, выстиралась и почти высохла. Перебросив Зерно в левую руку, я оделся. Зерно, конечно, мешало. Но выпустить его я не мог.
Ну прими же ты решение, Ник Ример!
Отдай свой мир Тени — или отпусти меня!
Ник молчал.
Вздохнув, я пригладил волосы и вышел из санитарного блока.
Комната, где жили самые трудные воспитанники интерната «Белое море», понравилась мне ещё при первом визите, в обличье Наставника Пера. Весь этот средневековый антураж, старательно воссозданный четырьмя пацанами: «соломенный» ковёр на полу; светильники со старательно спрятанными лампочками; вязаная штора на окне; стол и кровати из грубого дерева…
Вся четвёрка сейчас сидела на одной кровати, ожидая меня. Фаль вернулся с дежурства, и его уже, видно, ввели в ситуацию. Действительно, невозмутимый мальчик. Когда мы с Тилем выходили из оранжерейного купола, он даже глазом не моргнул. Покосился на Тиля, приложившего палец к губам, и уставился на противоположную стену…
— Всё в порядке, — сказал кудрявый светленький мальчик. — У нас есть старые записи системы надзора. Такие, где мы спим… Они сейчас и транслируются. Если кто-то решит посмотреть, то ничего не заподозрит.
— Спасибо, Грик. Я верю.
Усевшись на полу, я выжидающе посмотрел на детей. Ну, спрашивайте.
Ребята переглянулись.
— Откуда вы нас знаете? — спросил Грик.
— Мы уже знакомились, мальчики. Неделю назад.
Недоумённые взгляды.
— Мы говорили о принятии решения. О том, что порой судьба мира зависит от одного человека…
— Наставник Пер? — вдруг спросил Тиль. — Это вы, Наставник?
— Не верю! — резко сказал Грик. — Нет!
— А я верю! — Тиль соскочил с кровати, метнулся ко мне и пристроился рядом, схватившись за руку. — Вот!
Он просто на ласку напрашивался. Для него не имело значения, вру я или говорю правду, лишь бы можно было считать меня Наставником… Я потрепал его по голове свободной рукой, в которой не было Зерна, и сказал:
— Ребята, давайте я с вами посоветуюсь. Больше вроде не с кем. Да и… в конце концов — вам жить. Это ваш мир. Я сам не вправе…
— Рассказывайте, — согласился Фаль. — Наверное, это будет очень интересно.
Он тоже соскользнул с кровати и лёг на пол. И не рядом со мной, и не в стороне. Грик и Лаки остались сидеть, даже подвинулись друг к другу. Ну вот, нормальное разделение группы при нестандартной ситуации.
— Только вы меня не перебивайте, — попросил я. — Мне и так будет трудно. Выслушайте, а потом спросите, если что-то непонятно.
Кивнули все. Даже двое скептиков.
— Я человек. Но человек с другой планеты. Мы менее развиты в техническом отношении, но тоже летаем в космос…
Я рассказывал как можно короче, как можно суше. Нельзя же превращать рассказ в лекцию на всю ночь. А сказать надо было так много… Про Землю, где до сих пор, в каком-то смысле, их любимая Крепостная Эра — пусть мы и научились летать между звёзд. Про Конклав, сковавший сотни цивилизаций неумолимыми законами. Не со зла, конечно… скорее из жестокой необходимости. Про то, что появление Геометров в нашем космосе породило у Слабых рас надежду — и я, в обличье погибшего регрессора Ника Римера, отправился на разведку…
Они поверили не сразу. Я видел, как медленно меняются их лица, как по ним пробегают то удивление, то восторг от моей фантазии, то потрясённое понимание, что сказанное — правда. Может быть, мне помогла их детская доверчивость. Может быть, они почувствовали, что я не умею врать. Лаки слез с кровати и сел рядом. Последним сдался Грик. Зато сдался бесповоротно — сел рядом и обнял меня за плечи. Прошептал, легко переходя на «ты»:
— Мы тебе поможем, регрессор Пётр! Вы будете нашими друзьями! И Конклав мы тоже научим быть друзьями!
Он уже чувствовал себя не маленьким мальчиком, живущим под неусыпным присмотром, а отважным регрессором…
Я не стал спорить. Я начал рассказывать про то, каким увидел их мир. Вначале — глазами Ника Римера, лишённого памяти. Потом — как человек Пётр Хрумов.
Ребята задёргались.
Наверное, я был жесток. Но если болезнь запущена, то приходится обращаться к хирургу.