– Без стрельбы, – слабым голосом сказал я.
– Без стрельбы! – понеслась дальше команда.
И я провалился в темноту.
Ненадолго, на несколько мгновений. Почувствовав, что меня куда-то несут, я потребовал, чтобы меня поставили на палубу.
– Оллиройса сюда! – промычал я, преодолевая противные волны мути и слабости.
Подбежал и вытянулся сияющий Оллиройс.
– Доволен? – зло уставился я на опешившего канонира. – Меткость решил показать, хвастун? И плевать, что цена её – наши жизни?
Он побагровел, уставился взглядом куда-то над моей головой, замер.
– Не понимаешь?
Он мотнул головой.
– Ладно, судьба к нам милостива, и они уже решили сдаться, но скажи мне, Оллиройс, какой осёл стреляет в противника, когда он выбросил белый флаг? Что ему тогда остаётся делать, как не умереть, продав себя подороже? А знаешь, сколько наших жизней унёс бы ответный залп тридцати их пушек? Знаешь? Король канониров!
Тягостное молчание. Моргание страдальческих глаз. Я отвернулся.
– Капитан! – позвал я.
– Здесь, – отозвался Стоун.
– Пиратов – за борт. Всех. Живых пусть сами подбирают. Палубу отмыть. Сеть скрутить – и в трюм. Шёлк снять, раздать команде. После этого – курс на Локк.
– Будет исполнено, мистер Том.
– Ну что, Бэн. Веди меня в каюту. По-моему, дело кончено.
Шёл по трапу и думал, – может, я зря наорал на Оллиройса? Был удобный момент, находясь вблизи, сшибить паруса галеону, чтобы исключить любую возможность погони, и он им воспользовался. Да ещё как! Два выстрела – две мачты. Но я-то ведь тоже был прав?
В каюту мы вошли, как ни в чём не бывало, весело и непринуждённо переговариваясь. С тревогой и страхом бросились к нам Алис и Эвелин.
– Что происходит? Вы живы? – заторопились они.
– Ничего особенного, всё разъяснилось, – небрежно ответил я.
– А стрельба, крики?
– Мы этот чужой корабль немного попугали, чтобы ушёл. Теперь он уже далеко.
– Томас, что у тебя с бровью?!
– Да это всё Бэнсон.
– Бэнсон, что такое?
Носорог поперхнулся, выпучил глаза, виновато пожал плечами.
– Дёрнул за мачтой верёвку, а я на этой верёвке стоял,– обиженно сказал я. – Вот лбом в мачту-то и въехал. Ты, Эвелин, дай мне чего холодного приложить, не то, чувствую, шишка будет.
Я прилёг, прижал мокрый платок ко лбу, понимая, что вовремя спрятал, что всю его правую сторону разнесло.
– Ну а есть мы сегодня будем?
Женщины поспешно отправились на кухню, я же подошёл к Клаусу.
– Как они здесь?
– Ничего не подозревают, я их заговорил. А наверху, мне чувствуется, дело было серьёзное.
– Почему мир такой жуткий, Клаус? Почему я должен шевелить мозгами, чтобы убивать одних людей и сохранять других? Кто придумал эти дикие законы?
Меня трясло. Голос срывался.
– Бэн! – позвал я. – Дай скорее глотнуть джина. Не хватало мне ещё истерики!
Подошёл Носорог, протянул мне бокал. Я взахлёб, как воду, выпил. Сменил компресс.
Вошёл Стоун, молча встал у двери.
– Что на палубе, капитан?
– Порядок.
– Всё убрали?
– Убрали всё. Носим в вёдрах уксус, с камбуза, горячий. Палубу отмываем.
– Нужно сделать так, чтобы женщины, выйдя наверх, ничего не заметили. Очень прошу, проследи лично.
Стоун кивнул, ушёл. Притопал, пыхтя, Дёдли, сел на край дивана.
– Вся команда гудит, Томас, что “Дукат” заговорённый. Не поверишь – у нас все целы. Все!!
– Галеон ещё видно?
– Уже почти нет, разве что в трубу.
– Тогда что же, острого и горячего?
– Ха-ха, не слишком ли часто?
– Не от нас зависит, Давид, не от нас. А скажи-ка ты мне, почтенный мой друг, каким чудом на “Африке” у тебя оказалась такая партия новеньких пистолетов?
– Ты не поверишь, Томас, причина тому – жадность. Нет, не моя. Вёз для продажи, по долговременному контракту, а когда привёз, то покупатель, считая, что деться мне некуда, уменьшил цену.
– Сильно уменьшил?
– Нет, незначительно, но оскорбителен сам факт. Оружие новейшее, надёжное поразительно. Даже под проливным дождём стрелять можно. И на него уменьшают цену! Я разорвал контракт, а пистолеты прибрал до лучших времён. Они и наступили.
– А вот эта металлическая сеть в моём трюме, её-то ты для чего купил?
– Краболовки.
– Что-что?
– О, тут и секрет, и расчёт особый. Мастер режет сеть на квадраты и делает из них ловушки для крабов. И, к примеру, если сеть ты берёшь на мануфактуре за сто фунтов, то краболовки, которые из неё выходят, продаёшь за четыреста. Помочь посчитать разницу?..
Мы ужинали, беспечно болтали, хлестали джин и почти не пьянели. С “Африки” вызвали часть матросов Давида – управлять такелажем “Дуката”, а свою команду я отправил в кубрик отпраздновать событие.
– Томас,– негромко сказал мне Стоун.– Надо бы тебе к команде сходить. Представь только, как они будут рады. Смерть-то в глазки каждому заглянула, одной красочкой всех пометила, – и тебя, и последнего из матросов, – как равных. Ты и зайди к ним, как равный. Они твоё уважение надолго запомнят.
Я согласно кивнул, и мы потопали вниз, на бывшую пушечную палубу. И были встречены грозным, торжественным рёвом. Тесно было в кубрике, в который втиснулась вся команда. Многие матросы, с кружками в руках, стояли у стен возле самых дверей. Но все они задвигались, ещё больше теснясь, освободили для меня, Бэнсона и Стоуна местечко у единственного стола. Пронеслось несколько торопливых приглушённых фраз, и несколько матросов выступили вперёд.
– Молодого абордажного церемониймейстера, – прогудел кто-то из самых старых матросов, с сединой в длинной, свитой в кучку косиц бороде, – капитана Томаса Лея приветствуем древней шенти [70] .
С нескольких сторон раздалось негромкое торопливое прокашливание; теснясь и толкаясь, матросы произвели какие-то, очевидно, понятные им, перемещения. Кто-то распоряжался:
– Басы, басы в середину!
Затихли. Взяли секундочку неожиданной тишины. И вдруг слаженным, многоглоточным хором, словно тяжёлую бочку по гулкой палубе, прокатили медленную строку:
Есть твой дом на земле…