Я вытянула пальцы щепоткой, чувствуя, как кровь пульсирует в кончиках. Я знала, что нужно одним резким движением высвободиться из браслета наручника, «пронырнуть» его, иначе все пойдет прахом: второй попытки не будет. Боль не позволит. Освобождающий рывок причинял кисти такую боль, что повторить его было выше человеческих сил.
Я зажмурилась и, придержав браслет второй рукой, рванула…
Рррраз!! Кисть прошла сквозь браслет, на коже тыльной стороны ладони заалели две полосы, быстро тяжелея, ширясь и отекая кровью.
Ничего. Это — ни-че-го. Самое трудное — впереди. Я не любила тех эпизодов в моей жизни, когда требовалось все, на что я была способна. Тогда в обыкновенной молодой женщине просыпалось существо иного порядка, в корне отличное от нее самой. То существо, которое поднял и взлелеял во мне мой покойный учитель Акира. В последнее время я старалась как можно реже вспоминать о нем, не потому, что мне чужды благодарность и признательность, а — из чувства самосохранения. Акира был пограничным существом, балансирующим на некой грани. Бытия и небытия, жестокости и нежности, разума и инстинкта. Человека и зверя. Акира научил меня выживать, когда я, детдомовская девочка, еще только начинала открывать глаза на мир. И каким же большим и жестоким казался он мне тогда!
Теперь, когда Акира давно мертв, когда существо, поднятое и взлелеянное им во мне — пантера! — просыпается все реже, а моя жизнь все спокойней укладывается в предначертанные ей рамки, я стараюсь не будить в себе зверя. Жуткую, первородную способность, освобожденную изощренным искусством Акиры, — способность убивать легко и быстро. Когда я становилась на грань, когда люди или обстоятельства вынуждали меня цепляться за последнюю возможность выжить — во мне что-то сдвигалось. Наверное, нечто подобное происходит с сомнабулами.
Но сомнабулы чаще всего — это безобидные и бессмысленные лунатики. А пантера, просыпающаяся во мне, не подконтрольная волевым усилиям, — была страшна. Кошка-оборотень, кошка, повинующаяся инстинктам, точнее, одному, но сильнейшему инстинкту: самосохранения. И так всегда. Ведь стоит судьбе поставить меня на грань небытия, на ребро безумия и в двух шагах от гибели — и эта кошка пробуждалась. Всегда, раз за разом — одно и то же — жуткое пробуждение. Вспыхивали желтые фосфоресцирующие глаза, из мягких-мягких подушечек на лапах мгновенно выныривали несущие гибель когти, и тонкий звериный нюх неотвратимо подхватывал летящий по ветру запах крови. Никогда, никогда не желала я такого, но это происходило помимо моей воли!..
Сейчас я была спокойна. Я знала: пока что ситуация подконтрольна мне, и бессознательно просила этих людей, этих молодчиков Звягина не препятствовать мне уйти. Не дай бог им поставить меня на грань. Не надо! Ведь тогда — куда что разлетится, уйдут все обстоятельства и все мотивы, забудутся Илюши, Серебровы и Звягины, и останется только одно: я должна выжить! Только это будет биться в мозгу, только это будет направлять все мои действия.
Я подобрала с пола свой пистолет, аккуратно сложила в сумочку свои вещи. Вставила в «беретту» новую обойму.
И шагнула к окну.
Я полагала, что нахожусь где-то в городе. Ничуть не бывало. Когда я приоткрыла жалюзи, открывшиеся лесопосадки ясно указали на то, что я за чертой Москвы. Конечно, зеленых насаждений и в столице хватает, но что-то я не слышала о постановлении столичного правительства, разрешающем строить коттеджи в парках, скверах и естественных лесополосах Москвы.
Меня привезли на дачу. Ну что же, пусть дача. Я откинула жалюзи и, открыв окно, выглянула наружу. Мне повезло в том, что это был второй этаж, а не первый или, тем более, полуподвальный. Действительно — повезло, без иронии. Потому что на окнах первого и полуподвального этажей коттеджа были мощные металлические решетки, протиснуться сквозь которые мог разве что жидкометаллический киборг Т-1000 из фильма «Терминатор-2».
На окнах второго этажа решеток не было. Я высунула голову в окно. На улице было уже довольно темно, и я, прикинув, решила, что времени около восьми вечера. Я выбралась наружу и, повиснув на руках, спрыгнула вниз. Приземлилась довольно удачно, в цветочную клумбу, где была мягкая земля. Я выбралась из клумбы и бросилась к ограде, которой была обнесена дача. Возле запертых фигурных ворот топтался парень в камуфляже и с автоматом. «Ишь ты, — подумала я, — строят из себя крупных авторитетов. Даром что этот Леша Звягин себя-то в руках держать не может, не говоря уж о других. Бараны!»
Я улучила момент, когда охранник повернулся ко мне спиной, и перемахнула через ограду. Дальнейший путь до ближайшей дороги оказался короток. Я тормознула ближайшую машину, в которой оказался любвеобильный кавказец. Он тут же предложил мне познакомиться поближе, и только после того, как я предъявила ему пистолет, несколько умерил свой пыл.
— Довези до Кузьминок, а, — попросила я, глядя на него доверчивыми глазами, но не убирая пистолета.
Кавказец закивал.
Ну что ж, следовало признать, что на этот раз я отделалась легким испугом. Что отнюдь не облегчает ситуации. То, что еще недавно казалось в меру занудным, в меру банальным делом с пропавшим мальчиком (ежегодно по России пропадает двадцать тысяч детей, и девяносто процентов уже никогда не находят!), существенно осложнилось. Я стала свидетельницей убийства. На моих глазах застрелили человека. Кроме того, этот Звягин знал, что у меня находится компрометирующий его материал. Этого компромата с лихвой хватило бы на то, чтобы он, по меньшей мере, вылетел с работы. С некоторой степенью вероятности можно было бы заключить, что ознакомься Иван Алексеич Серебров с тем, что отснял его сын Илья, и Алексей Звягин мог не только вылететь с работы, но и умереть не своей смертью, как его отец, Игорь Викентьевич.
Но вряд ли Звягин был причастен к исчезновению Ильи. Это заключение можно вывести из многих слагающих, но главным я все-таки считала свою интуицию. И она мне подсказывала, что Звягин тут ни при чем. Да не удивился бы он так Илюшиным операторским успехам, будь мальчишка у него!
Тут что-то другое.
И я, переведя дыхание, сконцентрировала свои мысли на приближающейся встрече со Сванидзе.
Выйдя из машины в Кузьминках, на улице с длинным патриотичным названием Памяти Юных Ленинцев, я тут же позвонила боссу. Родион Потапович схватил трубку мгновенно, чего за ним практически никогда не наблюдалось.
— Да! Мария? — произнес он, в то время как я не успела еще и слова произнести. — Ты?
— Совершенно верно, босс, это я. Могу вас поздравить: меня чуть не убили. Сбежала.
— Конечно, Звягин?
— Он самый.
— Нервничает?
— Не то слово, босс, — проговорила я, подумав, что по телефону распространяться о бездумном убийстве Кириллова не стоит. — Весь на нервах.
— Значит, уже знает.
— Знает? Что знает?
— Сегодня вечером Иван Алексеевич Серебров вылетел рейсом на Москву из Милана. Сорвался, можно сказать.